Стихотворения, не вошедшие в сборники
Шрифт:
Сижу теперь в холодной темноте,
За них, а также и за их прикрытье.
Не веря больше никакой мечте
И не жалея ни о чем нимало,
Ни о своей погибшей красоте…
Мне в океане всё яснее стало,
Мне надо было пережить удар,
И чтоб волна до тошноты качала,
За то, что посланный мне свыше дар
Я исказил… Да нет, гораздо хуже,—
Я просто сделал из него кошмар.
И вечно ложь
Слова святые ею оскорблял,
Узлы мои я стягивал все туже,
И видел это, знал и понимал,
Однако, видеть вовсе не желая,
Глаза на все упрямо закрывал,
И даже будто бы не понимая
Ниспосланных мне знаков, что даны
Не раз уж были мне, предупреждая.
А знаки эти — явны и грозны.
Вот, например: душа порой двоилась
И даже весь я сам. Со стороны
Смотрел тогда я на себя. И мнилось,
Что вот идет — не человек, а хмарь,
Смеясь, ко мне подходит. Сердце билось,
Шепчу: «Вы, милостивый государь,
Что от меня, скажите, вам угодно?»
А он… о подлая и злая тварь!—
Одет, как я, с иголочки и модно,
Хохочет: «Не валяй, мол, дурака!»
Со мной садится рядом пресвободно:
«Не узнаешь? Задачка-то легка!
Вглядись в меня. Придвинься же поближе.
Меня-то не обманешь, en tout cas. [35]
35
в любом случае (фр.).
Ведь я не кто-нибудь иной, а ты же.
Ну да, ты сам. Все тот же кавалер,
И от меня не навостришь ты лыжи.
Давно ли мы, на общий наш манер,
Устроили — и оба нежно вместе —
В конце аллеи тайный sanctuaire, [36]
Чтоб нашей общей угодить невесте…
Или, вернее, жениху… Оно —
Такое дело, говоря без лести,
И для меня и для тебя равно
Приятным стало, даже натуральным.
36
алтарь (фр.).
Мы позабыли баб, и всех, давно.
Не притворяйтесь, милый мой, печальным,
А то испуганным, как будто вдруг
Ты сделался се qu'on appelle — нормальным,
Ведь я с тобой. И больше я, чем друг,
Я ты же сам, я лгать тебе не буду.
Не забывай — один у нас супруг,
И что ж такое, разве это к худу?
Я недурен и веселей тебя,
Но
Захочешь — вмиг развеселю, любя…
Пристало ли тебе меня бояться?
Ведь не боишься ж самого себя?
А наши шалости, — не может статься,
Чтоб ты их так совсем и позабыл.
Я для тебя готов еще стараться…»
Тут океанца Дант остановил,
Сказав с гримасой: «Не спадайте с тона.
На вашем месте я бы опустил
Подробности иные без урона».
«Вот, быть непонятым — судьба моя!—
Ответил тот без гнева, полусонно.
Ведь это он же говорил — не я!
Вы думаете — рад я был встречаться
Вот с эдаким моим проклятым „я“?
Я от всего готов был отказаться,
Чтоб только с этим двойником моим
Я мог совсем и никогда не знаться.
Да хоть бы здесь мне не столкнуться с ним,
Здесь, в океане, в царстве темной мути!
Но мы о нем напрасно говорим.
Кто сам не испытал подобной жути,
Тот чужд окажется ей навсегда
И не поймет в моем признаньи сути».
В раздумьи Дант ему ответил: «Да,
Себя вдвойне не видел я ни разу,—
Надеюсь и не видеть никогда.
Поэтому не понял вас я сразу.
Но вот, подумав, увидал тотчас,
Что видно даже и простому глазу,
Какая мука тут была для вас.
Себя увидеть — это ль не страданье?
И встречи ждать в какой не знаешь час…
Простите ж грубое вам замечанье,
Я не успел моих обдумать слов,
Они не стоят вашего вниманья.
Я слушать дальше ваш рассказ готов».
Жилец и не сердился (от смиренья?)—
Мог Данте быть не так еще суров,—
Он лишь вздохнул: «A здесь — освобожденье
От двойника. Здесь нет его совсем
В Безмерности — хоть это облегченье».
Опять вздохнул, качаясь, и затем,
Трагическую повесть продолжая,
Сказал: «A на земле тогда ничем
Не мог его отвадить от себя я…
Должно быть, стал я ныне уж другой.
В себе я разбираться начинаю:
И уж не прав ли был он, что со мной
Он говорил так нагло и бесстыдно?
Ведь я, пожалуй, был и сам такой…
Тогда ж казалось это мне обидно
И самого себя мне было жаль.
Нет, не напрасно здесь сижу я, видно!
И не в морали дело — что мораль!
С моралью тоже можно лицемерить.
Здесь я учусь смотреть иначе, в даль,