Стихотворения, не вошедшие в сборники
Шрифт:
Да разве думают они о нем?
У нас, коль запрещенье преступаем,
Никем наказаны мы не бываем,
А сами же собой, и это знаем.
И вот, теперь, с таким на вас пятном,
Нам шагу дальше сделать невозможно:
Здесь, в пустоте, — и то неосторожно».
— «Но как же быть?— воскликнул Дант в смущеньи.—
Назад? Да ни за что! О, без сомненья,
Я не вернусь. А эта кровь — моя,
И за нее не отвечаю я».
(Заметим в скобках:
В аду, о крови вспомнил в первый раз.
Положим, видел-то ее он мало:
Ведь там — орудие его стреляло
В летучую машину. А людей,
Что падали на землю вместе с ней,—
Сама земля же их и убивала.)
Тень вдруг проговорила: «Погодите,
Здесь место есть недалеко одно,
Песком забвения усыпано оно,
Я принесу песок. И если оба,
И я, и вы,— мы правы, и не злоба,
Не что-нибудь худое движет нами,
А только всемогущая любовь —
Тогда увидите вы чудо сами:
Сотрет песок забвенья эту кровь».
Скользнула прочь, и сразу — никого.
Но средь пустынных адовых низин
Недолго оставался Дант один:
Вновь спутник верный около него
И сыплет золотистое пшено
Забвения — на бурое пятно.
Смеется Тень: «Взгляните, где ж оно?»
Дант опустил глаза, взглянул несмело:
Но и следов от темного пятна
Уж не было на перевязи белой:
Как новый снег теперь чиста она.
«Идем, идем! Пред нами долгий путь.
Да ничего, придем когда-нибудь!»
Они идут, бегут… «Здесь поворот,—
Сказала Тень. — Направо будет грот,
А там, сейчас же, видите, за гротом
Идет дорога новым поворотом.
Нарочно он так незаметно слажен.
А он, меж тем, довольно-таки важен.
Ведь это вход, я знаю, в Пятый Круг.
Я был и там. Но вам понятно, друг,
Там были поиски мои напрасны;
И сам я это понимал… А вдруг?..
Жалел потом. Зачем мне безучастно,
Мне, полному заботою своей,
Глядеть на эту гущу, на несчастных,
Которые всё время тонут в ней?..
Там озеро, широкое, большое,
Но не вода в нем — а сплошной елей,
Иль масло из лампадок, прегустое,
И там-то я рассматривал их всех:
Они захлебывались маслом,— тех
Изменников, смиренников, что падки
Замалчивать свой были грех,
ВсЁ время тепля разные лампадки.
Но истина — их нынешний удел
Не может им казаться очень сладким:
Купание в холодном
Тяжелое ворочанье в елее…
Что может быть еще, скажите, злее?
И я ушел… мне слишком больно стало,—
Оставив в масле задыхаться их…
Да, всякое случалось, все бывало
Со мной в скитаньях адовых моих…
Но вы задумчивы. Я не могу понять
Всех ваших дум, хоть пристально смотрю.
Должно быть, я напрасно говорю,
Что мысли всякие читать умею».
— «Я так хотел бы вам их рассказать,
Мой милый спутник, только не посмею,
Уж слишком спутаны они, неясны…
О чуде, о забвении… Прекрасным
Мне кажется забвенье иногда…»
— «А я,— сказала Тень,— его не знаю,
Да не знавал и раньше никогда.
Но не жалел, что память сохраняю,
Из прошлого крупинки не теряю…
А чудо,— иль не большее,— в прощеньи ?..
(Ах, Данте, вы,— ведь вы мое забвенье,
Мгновенное от боли отвлеченье…
Но это в сторону я говорю,
И даже вам уже не повторю.)
Оставим это. Поскорей вперед,
Ведь нас нелегкая задача ждет».
И шли они, почти бежали, скоро.
Но в почве точно не было упора,
Так горяча, мягка была она.
«Под нами здесь пустая глубина,
Девятый Круг. Он на короткий срок.
Я был и там. Но там такая марка,
Что я и Тень — а выдержать не мог.
Едва войду — тотчас же за порог.
И для меня, для Тени, слишком жарко.
Оттуда их, по окончаньи срока,
В тот мглистый, черный океан бросают.
Они, конечно, тотчас замерзают».
— «О, как жестоко!— Дант промолвил с дрожью.—
Но что это? Идем по бездорожью?»
— «Да, нет дороги. Путь не обозначен.
Был план когда-то, ныне он утрачен,
Иль отменен. А вы за мной идите,
По сторонам не очень-то глядите,
Я вижу знаки, где он сделан начерн.
А о жестокости — о ней молчите!
0 ней, о здешней, вам ли спорить с нами?
Девятый Круг, и океан,— всё сами
Жильцы понатворили для себя.
И все-таки, и все-таки, любя,
Им послана надежда на прощенье.
А там, у вас…
Не путайтесь в коренья,
Ведь этак даже и упасть легко.
Здесь травы цепки. Уж недалеко».
— «А отчего, скажите, пахнет медом?—
Дант неожиданно остановился:
— Тут пустота, каким же это родом?..
Почувствовав, я сразу удивился…»
— «А для меня здесь в воздухе сирень,—