Стихотворения (Золотая серия поэзии)

Окуджава Булат Шалвович

«В детстве мне встретился как-то кузнечик…»

Ярославу Смелякову

В детстве мне встретился как-то кузнечик в дебрях колечек трав и осок. Прямо с колючек, словно с крылечек, спрыгивал он, как танцор, на носок, передо мною маячил мгновенье и исчезал иноходцем в траве… Может быть, первое стихотворенье зрело в зеленой его голове. — Намереваюсь! — кричал тот кузнечик. — Может ли быть? — усмехался сверчок. И из-за досок, щелей, из-за печек крался насмешливый этот басок. Но из-за речек, с лугов отдаленных: — Намереваюсь! — как песня, как гром… Я их встречал, голубых и зеленых. Печка и луг им служили жильем. Печка и Луг — разделенный на части счастья житейского замкнутый круг, к чести его обитателей частых, честных, не праздных, как Печка и Луг, маленьких рук постоянно стремленье, маленьких мук постоянна волна… Племени этого столпотворенье не

успокоят ни мир, ни война, ни уговоры его не излечат, ни приговоры друзей и врагов… — Может ли быть?! — как всегда, из-за печек. — Намереваюсь! — грохочет с лугов. Годы прошли, да похвастаться нечем. Те же дожди, те же зимы и зной. Прожита жизнь, но всё тот же кузнечик пляшет и кружится передо мной. Гордый бессмертьем своим непреклонным, мировоззреньем своим просветленным, скачет, куражится, ест за двоих… Но не молчит и сверчок тот бессонный. Всё усмехается. Что мы — для них?

Оловянный солдатик моего сына

Игорю

Земля гудит под соловьями, под майским нежится дождем, а вот солдатик оловянный на вечный подвиг осужден. Его, наверно, грустный мастер пустил по свету, невзлюби. Спроси солдатика: «Ты счастлив?» И он прицелится в тебя. И в смене праздников и буден, в нестройном шествии веков смеются люди, плачут люди, а он всё ждет своих врагов. Он ждет упрямо и пристрастно, когда накинутся, трубя… Спроси его: «Тебе не страшно?» И он прицелится в тебя. Живет солдатик оловянный предвестником больших разлук и автоматик окаянный боится выпустить из рук. Живет защитник мой, невольно сигнал к сраженью торопя. Спроси его: «Тебе не больно?» И он прицелится в тебя.

Песенка о Сокольниках

По Сокольникам листья летят золотые, а за Яузу — лето летит. Мы с тобою, Володя, почти молодые — нам и старость в глаза не глядит. Ну давай, как в канун годового отчета, не подумав заняться другим, мы положим на стол канцелярские счеты и ударим по струнам тугим. И разлукой, и кровью, и хлебом мякинным, и победой помянем войну: пять печальных костяшек налево откинем, а счастливую — только одну. Всё припомним, сочтем и учтем, и, конечно, не похожи на скуку и бред, побегут под рукой за колечком колечко цвета радостей наших и бед. Ах, потери, потери, — с кого мы их спросим? Потому, разобравшись во всем, два печальных колечка налево отбросим, три веселых направо снесем. …По Сокольникам сумерки сыплются синим, и домишки старинные спят. Навсегда нам с тобою, Володя Максимов, каждый шорох за окнами свят. Навсегда-навсегда, меж ночами и днями, меж высокой судьбой и жильем мы вросли, словно сосны, своими корнями в ту страну, на которой живем.

«Ты — мальчик мой, мой белый свет…»

Оле

Ты — мальчик мой, мой белый свет, оруженосец мой примерный. В круговороте дней и лет какие ждут нас перемены? Какие примут нас века? Какие смехом нас проводят?.. Живем как будто в половодье… Как хочется наверняка!

Цирк

Ю. Никулину

Цирк — не парк, куда вы входите грустить и отдыхать. В цирке надо не высиживать, а падать и взлетать. И, под куполом, под куполом, под куполом скользя, ни о чем таком сомнительном раздумывать нельзя. Все костюмы наши праздничные — смех и суета. Все улыбки наши пряничные не стоят ни черта перед красными султанами на конских головах, перед лицами, таящими надежду, а не страх. О Надежда, ты крылатое такое существо! Как прекрасно твое древнее святое вещество: даже если вдруг потеряна (как будто не была), как прекрасно ты распахиваешь два своих крыла над манежем и над ярмаркою праздничных одежд, над тревогой завсегдатаев, над ужасом невежд, похороненная заживо, являешься опять тем, кто жаждет не высиживать, а падать и взлетать.

«Разве лев — царь зверей? Человек — царь зверей…»

Ю. Домбровскому

Разве лев — царь зверей? Человек — царь зверей. Вот он выйдет с утра из квартиры своей, он посмотрит кругом, улыбнется… Целый мир перед ним содрогнется.

Встреча

Кайсыну Кулиеву

Насмешливый, тщедушный и неловкий, единственный на этот шар земной, на Усачевке, возле остановки, вдруг Лермонтов возник передо мной, и в полночи рассеянной и зыбкой (как

будто я о том его просил) — Мартынов — что… — он мне сказал с улыбкой. — Он невиновен. Я его простил. Что — царь? Бог с ним. Он дожил до могилы. Что — раб? Бог с ним. Не воин он один. Царь и холоп — две крайности, мой милый. Нет ничего опасней середин… Над мрамором, венками перевитым, убийцы стали ангелами вновь. Удобней им считать меня убитым: венки всегда дешевле, чем любовь. Как дети, мы всё забываем быстро, обидчикам не помним мы обид, и ты не верь, не верь в мое убийство: другой поручик был тогда убит. Что — пистолет?.. Страшна рука дрожащая, тот пистолет растерянно держащая, особенно тогда она страшна, когда сто раз пред тем была нежна… Но, слава Богу, жизнь не оскудела, мой Демон продолжает тосковать, и есть еще на свете много дела, и нам с тобой нельзя не рисковать. Но, слава Богу, снова паутинки, и бабье лето тянется на юг, и маленькие грустные грузинки полжизни за улыбки отдают, и суждены нам новые порывы, они скликают нас наперебой… Мой дорогой, пока с тобой мы живы, всё будет хорошо у нас с тобой…

«Человек стремится в простоту…»

Человек стремится в простоту, как небесный камень — в пустоту, медленно сгорает и за предпоследнюю черту нехотя взирает. Но во глубине его очей, будто бы во глубине ночей, что-то назревает. Время изменяет его внешность. Время усмиряет его нежность. Словно пламя спички на мосту, гасит красоту. Человек стремится в простоту через высоту. Главные его учителя — Небо и Земля.

Прощание с Польшей

Мы связаны, поляки, давно одной судьбою в прощанье, и в прощенье, и в смехе, и в слезах. Когда трубач над Краковом возносится с трубою, хватаюсь я за саблю с надеждою в глазах. Потертые костюмы сидят на нас прилично, и плачут наши сестры, как Ярославны, вслед, когда под крик гармоник уходим мы привычно сражаться за свободу в свои семнадцать лет. Прошу у вас прощенья за раннее прощанье, за долгое молчанье, за поздние слова; нам время подарило пустые обещанья, от них у нас, Агнешка, кружится голова. Над Краковом убитый трубач трубит бессменно, любовь его безмерна, сигнал тревоги чист. Мы школьники, Агнешка. И скоро перемена. И чья-то радиола наигрывает твист.

Прощание с новогодней елкой

З. Крахмальниковой

Синяя крона, малиновый ствол, звяканье шишек зеленых. Где-то по комнатам ветер прошел: там поздравляли влюбленных. Где-то он старые струны задел — тянется их перекличка… Вот и январь накатил-налетел бешеный, как электричка. Мы в пух и прах наряжали тебя, мы тебе верно служили. Громко в картонные трубы трубя, словно на подвиг спешили. Даже поверилось где-то на миг знать, в простодушье сердечном): женщины той очарованный лик слит с твоим празднеством вечным. В миг расставания, в час платежа, в день увяданья недели чем это стала ты нехороша? Что они все, одурели?! И утонченные, как соловьи, гордые, как гренадеры, что же надежные руки свои прячут твои кавалеры? Нет бы собраться им — время унять, нет бы им всем — расстараться… Но начинают колеса стучать как тяжело расставаться! Но начинается вновь суета. Время по-своему судит. И в суете тебя сняли с креста, и воскресенья не будет. Ель моя, ель — уходящий олень, зря ты, наверно, старалась: женщины той осторожная тень в хвое твоей затерялась! Ель моя, ель, словно Спас на Крови, твой силуэт отдаленный, будто бы след удивленной любви, вспыхнувшей, неутоленной.

Старинная студенческая песня

Ф. Светову

Поднявший меч на наш союз достоин будет худшей кары, и я за жизнь его тогда не дам и ломаной гитары. Как вожделенно жаждет век нащупать брешь у нас в цепочке… Возьмемся за руки, друзья, чтоб не пропасть поодиночке. Среди совсем чужих пиров и слишком ненадежных истин, не дожидаясь похвалы, мы перья белые почистим. Пока безумный наш султан сулит дорогу нам к острогу, возьмемся за руки, друзья, возьмемся за руки, ей-богу. Когда ж придет дележки час, не нас калач ржаной поманит, и рай настанет не для нас, зато Офелия помянет. Пока ж не грянула пора нам отправляться понемногу, возьмемся за руки, друзья, возьмемся за руки, ей-богу.