Не уходи, огни купальской ночиВ неверном сердце накопили яд,А в лес пойдешь, и на тебя глядятВеселых ведьм украинские очи.Я трижды был пред миром виноват.Я слышал плач, но ты была невинна,Я говорил с тобою, Катерина,Как только перед смертью говорят.И видел я: встает из черных вод,Как папоротник, слабое сиянье,И ты идешь или плывешь в тумане,Или туман, как радуга, плывет.Я в третий раз тебя не удержал.И ты взлетала чайкою бездомной.Я запер дверь и слышал ветер темныйИ глиняные черепки считал.1928
Петр *
Над
мрачной рекой умирает гранит,Над медными львами не движется воздух,Твой город пустынен, твой город стоитНа льду, в слюдяных, немигающих звездах.Ты в бронзу закован, и сердце под нейНе бьется, смирённое северным веком, —Здесь царствовал циркуль над грудой камней,И царский отвес не дружил с человеком.Гневливое море вставало и шлоМедведицей пьяной в гранитные сети.Я понял, куда нас оно завело,Томление ночи, слепое столетье.Я видел: рука иностранца велаКоня под уздцы на скалу, и немелаПростертая длань, и на плечи леглаТяжелая бронза, сковавшая тело.И море шумело и грызло гранит,И грабили волны подвалы предместий,И город был местью и гневом залит,И море три ночи взывало о мести.Я видел тебя и с тобой говорил,Вздымались копыта коня надо мною,Ты братствовал с тьмой и не бросил удилНад нищенским домом за темной Невою.И снова блуждал обезумевший век,И слушал с тревогой и непониманьем,Как в полночь с собой говорит человекИ руки свои согревает дыханьем.И город на льду, как на звездах, стоит,И воздух звездою тяжелой сияет,И стынет над черной водою гранит,И полночь над площадью длань простирает.1928
Осень *
А. А. Альвингу
Твое изумление, или твоеЗияние гласных – какая наградаЗа меркнущее бытие!И сколько дыханья легкого дня,И сколько высокого непониманьяТаится в тебе для меня,Не осень, а голоса слабый испуг,Сияние гласных в открытом эфире —Что лед, ускользнувший из рук…1928
«Блеют овцы, суетится стадо…» *
А. А. Альвингу
Блеют овцы, суетится стадо,Пробегают бешеные дни.Век безумствует. Повремени,Ни шуметь, ни причитать не надо.Есть еще в руках широкий бич,Все ворота наглухо закрыты,И колы глубоко в землю врыты,Чтоб овец привязывать и стричь.1928
Диккенс *
Я виноват. О комнатное время,Домашний ветер, огонек в передней!Я сам к тебе зашел на огонек,Что с улицы, от снега, от костров,От холода… Я тихо дверь открыл.Куда как весело в печи трещало,Как запрещал сверчок из теплой щелиБез спросу уходить, куда как ДиккенсБыл нежен с чайником. Я сел у печки,И таяли на рукавах моихБольшие хлопья снега. Засыпая,Я слышал: чайник закипал, сверчокТрещал, и Диккенсу приснилось: вечер,И огонек в передней тает, – иЯ вижу сон. Плывет, как дилижанс,Глухая ночь, и спит возница. Только —Поскрипывая и качаясь, мимоЕще недогоревших фонарейПлывет глухая полночь. Я вошелВ переднюю, сквозь огонек, – и чайникУже кипел, и я открыл глаза,И понял я: в моих больших ладоняхЖивет такая тишина, такоеЗапечное тепло, что в тесной щелиБез устали трещит сверчок. А все жеНа волю всем захочется – и еслиЯ виноват, что задремал у печки —Прости меня.1929
«Диккенс». Вариант стихотворения. Черновой автограф поэта
Макферсон *
Это ветер ноябрьский бежит по моим волосам,Это девичьи пальцы дрожат в ослабевшей ладони.Я на полночь тебя променяю, за бурю отдам,За взлетающий плач и разорванный ветер погони.Над гранитом Шотландии стелется белый туман,И прибой
нарастает, и синий огонь вдохновеньяЗаливает слепые глаза, и поет ОссианНад кремневой землей отраженные в тучах сраженья.Падал щит опаленный. На шкуре медвежьей неслиГрузный меч Эррагона, и, воду свинцовую роя,Меж кострами косматыми шли, накренясь, кораблиПо тяжелой воде над израненным телом героя.Неспокойное море, зачем оно бьется в груди?В горле соль клокотала. Ты видишь мои сновиденья?Где же арфа твоя, где твой голос? Скорей уведи,Уведи от огня, уведи от меня вдохновенье.Я за бурю тебя не отдам, – из разбуженных чащПрорывается к югу распластанный ветер погони,Ветер мчится по скалам, – смотри на взлетающий плащ,Только девичьи пальцы остались в безумной ладони.Где же арфа твоя? Где же голос твой? Песню моюЭта буря догонит и руки ей молнией свяжет.Отомстит ей ноябрьской грозою. Но то, что пою, —До конца никогда не дослушивай: полночь доскажет.1929
Перед листопадом *
Все разошлись. На прощанье осталасьОторопь желтой листвы за окном,Вот и осталась мне самая малостьШороха осени в доме моем.Выпало лето холодной иголкойИз онемелой руки тишиныИ запропало в потемках за полкой,За штукатуркой мышиной стены.Если считаться начнем, я не вправеДаже на этот пожар за окном.Верно, еще рассыпается гравийПод осторожным ее каблуком.Там, в заоконном тревожном покое,Вне моего бытия и жилья,В желтом, и синем, и красном – на что ейПамять моя? Что ей память моя?1929
«Есть город, на реке стоит…» *
Есть город, на реке стоит,Но рыбы нет в реке,И нищий дремлет на мостуС тарелочкой в руке.Кто по мосту ходил не раз,Тарелочку видал,Кто дал копейку, кто пятак,Кто ничего не дал.А как тарелочка поет,Качается, звенит,Рассказывает о себе,О нищем говорит.Не оловянная она,Не тяжела руке,Не глиняная, – упадет —Подпрыгнет налегке.Кто по мосту ходил не разНе помнит ничего,Он город свой забыл, и мост,И нищего того.Но вспомнить я хочу себя,И город над рекой.Я вспомнить нищего хочуС протянутой рукой, —Когда хоть ветер говорилС тарелочкой живой…И этот город наявуОстался бы со мной.1930
Прохожий *
Прохожему – какое дело,Что кто-то вслед за ним идет,Что мне толкаться надоело,Стучаться у чужих ворот?И никого не замечает,И белый хлеб в руках несет,С досужим ветерком играет,Стучится у моих ворот.Из дома девушка выходит,Подходит и глядит во тьму,В лицо ему фонарь наводит,Не хочет отворить ему.– Что, – скажет, – бродишь, колобродишь,Зачем еще приходишь к нам,Откуда, – скажет, – к нам приходишьСтучаться по ночам?25 июня 1931
«Соберемся понемногу…» *
Соберемся понемногу,Поцелуем мертвый лоб,Вместе выйдем на дорогу,Понесем сосновый гроб.Есть обычай: вдоль заборовИ затворов на путиБез кадил, молитв и хоровГроб по улицам нести.Я креста тебе не ставлю,Древних песен не пою,Не прославлю, не ославлюДушу бедную твою.Для чего мне теплить свечи,Петь у гроба твоего?Ты не слышишь нашей речиИ не помнишь ничего.Только слышишь – легче дымаИ безмолвней трав земныхВ холоде земли родимойТяжесть нежных век своих.1932