Стихотворения. Рассказы. Малостранские повести
Шрифт:
Я прощаюсь и ухожу. В общем, я неплохо поразвлекся. Надо относиться трезво к этим простым людям.
Вставал я поздно. Когда я вечером бываю в трактире, то на следующее утро долго сплю… Собственно говоря, я всегда встаю довольно поздно. А ведь есть охотники вставать рано. Не беда, хорошо выспавшись, я буду хорошо заниматься.
Чудесный день! Я не удержался от искушения заниматься при открытых окнах. Разумеется, ко мне проникают все звуки в доме, но я замечаю, что они не очень мешают мне,- вроде отдаленного
А все по той причине,
Что был он невоспитан…
Ко мне пролез Пепик. Не следует приучать его к этому, надо деликатно дать ему это понять.
– Поди сюда, Пепик! Ты умеешь петь?
– А как же!
– Так спой мне что-нибудь хорошенькое.
Мальчик начинает песенку «Был у меня голубок», но, спутавшись, поет вместо «дубок» – «зубок». Ему, впрочем, все равно. Что знают эти пражские дети о дубах!
– Ну, хорошо, а теперь иди. Мне нужно быть все время одному, тебе сюда нельзя ходить.
Пепик уходит. Он мне нравится.
Я изучаю уложение о векселях вперемежку с торговым правом.
Из квартиры живописца слышен страшный шум. Идет расправа с Пепиком. Я подхожу, чтобы закрыть окно, яшвописец замечает меня и кричит через двор:
– Каков проклятый мальчишка! Нет от него покоя!
– А что он натворил?!
– Сожрал, мерзавец, письмо от моего брата-священника, и теперь я не знаю, что отвечать!
Я закрываю окно, так как, кроме этого шума, подмастерье надо мной все еще не кончил своей песни о том, что «был он невоспитан…».
Я обедал внизу, вместе с Семпром и трактирщиком, и наблюдал Игнаца. Забавное зрелище! Он и хозяин некоторое время разбирали за боковым столиком вчерашние счета. Игнац искоса и с крайним испугом поглядывал на хозяина, очевидно, каждую минуту ожидая обещанного увольнения. Но взъерошенная голова трактирщика качается, и глаза лениво щурятся,- он, видимо, начисто забыл все, что было вчера. Закончив подсчеты, Игнац отскакивает от пего.
Трактирщик подсаживается к нам.
– Вкусный суп,- говорю я.
– А как же! – отзывается трактирщик.
– А какой гарнир мне взять к мясу, а, Игнац?
– Какой пожелаете.
– Дайте мне немного свеклы.
– Свеклы нет.
– Да ведь она стоит в меню.
Игнац молчит. Трактирщик хохочет, хватаясь за бока, наконец говорит:
– Сейчас я сам принесу, пан доктор. Он не может… Ха-ха, не может…
Я гляжу на него с удивлением.
– Он, как увидит свеклу, так валится в обморок. Она ему напоминает запекшуюся человеческую кровь.
Приятного аппетита!
Обед не оживлен разговором. Трактирщик
– Что сегодня в газетах? – спрашиваю я.
– А я их не читаю. Я захожу напротив к лавочнику и у него узнаю, что нового.
Заметив, что все стены трактира внизу словно избиты ногами, я осведомляюсь о причине этого.
– Здесь до меня был танцевальный зал, исцарапали во время танцев.
– А вы давно здесь?
– Я-то? Двенадцатый год.
Семпр вообще почти ничего не говорит, ограничиваясь междометиями «э-э!» и «м-м-м!».
Вечером я спустился в садик. Там собралась половина обитателей дома. Теперь я знаю уже всех, кроме своего кондуктора и молодой пары во втором этаже. При мысли обо всех этих соседях у меня голова идет кругом. Провазник, что живет над живописцем, для меня совершенно непостижим. Я несколько раз видел его у окна, и мне показалось, что у него узкое, как лапша, желтое лицо. Теперь я знаю, в чем дело. Его лицо обрамлено короткой черной бородкой, выбритой у рта и на подбородке, поэтому издалека оно кажется таким узким. Голова у него почти вся седая, и ходит он, сильно сутулясь. Ему лет пятьдесят.
Поднявшись по ступенькам со двора в садик, я увидел Про-вазника, который гулял в глубине сада по дорожке; в правом углу, в беседке, сидела целая компания – домохозяин, его дочь, живописец с женой и Пепиком. Домовладелец, словно не узнавая, воззрился на меня своими черными лихорадочными глазами.
– Папаша, ведь это пан доктор Крумловский,- раздался приятный альт его дочери.
– Ах да, пан доктор… я совсем забыл.- И он подал мне худую горячую руку.
– С вашего разрешения, я тоже подышу здесь воздухом.
– Пожалуйста! – Он закашлялся и плюнул мне на ботинок. Мы сели. Я не знал, о чем говорить. Наступившее молчание не беспокоило остальных, но для меня оно было мучительно. Наверное, они ждут, чтобы я показал себя интересным собеседником.
Я вижу, что единственное спасение – это Пепик.
– Поди сюда, Пепик, как поживаешь?
Пепик прижимается ко мне и опирается локтем о мое колено.
– Расскажи еще что-нибудь,- просит он.
– Рассказать? Ишь хитрец, не забыл, что я ему на днях кое-что рассказывал.
– Расскажи сказку.
– Сказку? Я не знаю сказок… Впрочем, погоди, я расскажу одну.- И я начинаю серьезным тоном.- Жил однажды король. Ладно. Был он бездетным. Ладно. Вот однажды вздумалось его старшему сыну попутешествовать…
Общий смех.
– Шутник вы, доктор! – говорит живописец, утирая две крупные слезы, выступившие на его водянистых, блеклых глазах. Живописец, очевидно, неглуп, и его признание мне льстит. Приятно считаться остроумным.
– Однако продолжайте. Эта сказка годится и для больших детей,- просит живописец.