Стихотворения. Сенсации и замечания госпожи Курдюковой

Мятлев Иван Петрович

В надеждах часто я встречаю недочет... («Большая Медведица») И я б желал иметь так много осязаний... («Звезды» )

Стилистические сдвиги — далеко не единственный фактор, разрушающий условность традиционной элегии. Выше говорилось об элегической ситуации, связи мотивов, характерной для элегий Жуковского или Козлова. Мятлев в нескольких элегиях пытается соединить элегическую лексику, ее высокие элементы —

Завядший розовый листок, Предмет таинственных мечтаний, Ты

для души моей залог Святых, живых воспоминаний! —

с темой, характерной скорее для Бенедиктова, для «сборного романтизма». Оказывается, что завядший листок напоминает поэту бал, на который явилась красавица с цветком. Цветок «на грудь ее упал, когда красавица кружилась», поэт, «весь растревоженный, смущенный», жадно смотрел на цветок, он выпросил у нее этот цветок и сохраняет «как святыню». То же самое и в стихотворении «Статуя», которое я позволю себе привести целиком, потому что оно по принципам своим уже в целом близко к пародии и этим пародийным характером обязано отнюдь не только отдельной случайной лексической или фразеологической обмолвке:

Статуя, как ты хороша! Тобой полна моя душа, Ты точно та, кого воображаю, Рисую в мыслях и ласкаю В бессонницах и сладком сне. Уж ты давно знакома мне. Уже не раз, томим мечтою, Я грудь твою и плечи целовал, Твой стан роскошный обнимал, Играл с прелестною ногою. Ах, если бы я способ отыскал, Как оживить, воспламенить статую, Как влить в нее любовь такую, Какою я, бессмысленный, горю Но я пустое говорю: Мне суждено статуей любоваться, А ей — всё камнем оставаться.

И синтаксическая структура, иногда придающая стихотворению разговорный оттенок (особенно в связи с перебоями метра), и некоторые эпитеты («стан роскошный», «прелестною ногою»), и концовка, явно переводящая стихотворение в комический план, — все это очевидные элементы пародии.

Характерные черты пародии сказываются в целом ряде элегических стихотворений Мятлева. Потенциальная, «неумышленная» пародийность — явление, часто в его лирике встречающееся. Такого рода объективно присущая стилю «неумышленная» пародийность характерна для целого ряда поэтов, чье творчество отмечено сложной и вычурной метафоричностью, и в высшей степени свойственна всей «величаво-романтической школе» тридцатых и сороковых годов, особенно поэзии Бенедиктова. [29] Нет, кажется, более убедительного примера «неумышленной пародии», нежели некоторые стихи Бенедиктова. «Для вульгарного романтизма тридцатых годов первый создал стиль Бенедиктов, ниспровергший систему эстетических запретов, столь непреодолимую для поэтов предыдущего поколения. Бенедиктов в принципе отказался от всяких регулирующих начал: допустив любые слова в любых сочетаниях, он извлек из романтических возможностей самые крайние результаты У Бенедиктова не только сняты классические нормы логики и хорошего вкуса, но и нормы языка оказались необязательными». [30]

29

Здесь уместен термин «амбивалентность», недавно вновь введенный M. M. Бахтиным: «Пародирование — это создание развенчивающего двойника, это тот же «мир наизнанку». Поэтому пародия амбивалентна», — пишет Бахтин в кн.: Проблемы поэтики Достоевского, М., 1963, с. 170. Иначе говоря, в стихотворении может быть и независимо от воли и желания автора заложен смысл противоречивый, противоположный прямому значению, которое вложил автор в стихотворение.

30

Л. Гинзбург, Русская лирика 1820-1830-х годов. В кн.: Поэты 1820-1830-х годов, «Б-ка поэта» (М. с), 1961, с. 83.

Удачи

ожидали Мятлева отнюдь не на тех путях, где он встречался с Бенедиктовым (таких «встреч» было, кстати, немного: уже приведенное стихотворение «Статуя», стихотворение «Пахитос» и ряд срывов в «бенедиктовщину» в отдельных элегиях).

Рядом с этими потенциально пародийными произведениями мы встречаем и стихотворения, в которых пародируемый объект ясен и очевиден, которые представляют собой «умышленные», так сказать, сознательные пародии, в которых пародийность входит в замысел и намерения автора. К их числу принадлежит стихотворение «Фантастическая высказка» (другой вариант названия — «Таракан»), предвосхищающее «творчество» капитана Лебядкина, а в наши дни — H. M. Олейникова. Литературный объект этой пародии — элегическая лирика тридцатых годов, в частности некоторые элегии А. И. Полежаева, написанные короткой строкой. Например, «Фантастическая высказка» — прямая пародия иа полежаевскую «Вечернюю зарю»:

...Так и я: Жизнь моя Отцвела, Отбыла; Я пленен, Я влюблен, Но в кого?..

«Фантастической высказкой» не ограничивается круг прямых, намеренных пародий Мятлева. Стихотворение «Артамоныч», которое в минувшем веке было популярной песней, представляет собою пародию на балладу, — не на чью-нибудь определенную балладу, а на самый жанр баллады. «Скрипка» — пародия на поэму романтической школы, в частности, очевидно, на поэму А. И. Подолинского «Див и Пери».

Не нужно думать, будто элегическое начало сказалось только в стихотворениях, отмечейных потенциальной пародийностью, или в прямых пародиях. Как только автор отказывался от витиеватости, от пышной метафорической образности в стиле вульгарного романтизма, от обычной элегической интонации, от традиционных ритмико-синтаксических ходов и ему удавалось воспроизвести живую, простую и естественную интонацию устной речи — он создавал стихи, запомнившиеся, по свидетельству Тургенева, современникам, да и читателям позднейших поколений.

К числу таких запомнившихся стихотворений относится знаменитая элегия «Розы», хотя и построенная на традиционном параллелизме судьбы девушки и судьбы розы, но (особенно в первой строфе) отмеченная безыскусным и подлинным лиризмом.

В основе некоторых наиболее удачных элегий и лирических стихотворений Мятлева лежит полная естественность и простота интонации, соединенная с лишенным всякой вычурности лирическим мотивом. Так, в стихотворении, посвященном маркизе де Траверсе:

Когда назад головку бросишь И королевой поглядишь, Себя любить ты нас не просишь, А ты любить себя велишь.

Или в элегии «Русский снег в Париже»:

Здорово, русский снег, здорово! Спасибо, что ты здесь напал, Как будто бы родное слово Ты сердцу русскому сказал.

В финальной строфе стихотворения яснее всего сказалась разговорность мятлевского элегического стиха, дружески-фамильярный тон, который роднит некоторые элегии Мятлева с творчеством его современника и друга П. А. Вяземского:

Но ты растаешь, и с зарею Тебе не устоять никак, Нет, не житье нам здесь с тобою: Житье на родине, земляк!

Разговорность стиха, устная речь как основа стиха характерны для целого ряда стихотворений Мятлева. Недаром же в названиях многих из них фигурирует это слово — разговор: «Разговор с луною», «Разговор человека с душою», и во многих его стихотворениях мы найдем целые диалогические пассажи.

Эта разговорность, использование лексических и фразеологических элементов, характерных для разговорной речи, просторечие, язык обыденности приносят удачу Мятлеву и в элегии, и в особенности в юмористических стихотворениях, где разговорная манера раскрывается наиболее широко, становится как бы одним из основных принципов поэтики.