Стихотворения. Сенсации и замечания госпожи Курдюковой

Мятлев Иван Петрович

Для ее характеристики у Мятлева есть два приема, повторяющихся из главы в главу. Каждую свою поездку в тот или иной город, в тот или иной дом она заканчивает упоминанием о том, что она голодна, и описанием меню ее обеда или ужина, и в каждой главе обязательно присутствует хвастливое и донельзя смешное описание туалетов, в которые она облачается на приемы, в гости, на званые вечера. Вот описание одного из обедов в главе о поездке по Швейцарии:

Но пора нам и к столу, Чтоб не дожидались втуне Нас обедать в Лаутербрунне. Как пришли мы — на столе Суп стоял. Ком в у вуле, Есть минуты, есть и журы, Где все прелести натуры Променяешь на кусок Буженины, на задок Жареной простой пулярдки! Инспирацьи как ни жарки, А

желудок не свой брат!

Это далеко не самое подробное из описаний меню ее обедов, завтраков и ужинов, по представляющее, так сказать, «теоретическое обоснование» этих описаний. Она на всем протяжении поэмы упоминает о еде и подробно, со вкусом и удовольствием, описывает, что было съедено, отличаясь при этом аппетитом Гаргантюа.

Таким же сквозным мотивом является и мотив туалетов Курдюковой:

Хочется мне быть одетой Как возможно манифик — Суаре дипломатик. Отличилася Анета: Я прекрасно разодета, Жемчуги и де коро, Э ма роб а гран каро, Черной блондою обшита, Дез-аграф из малахита, Башмаки кулер сафран, Э де букльз-а л'анфан, А над ними диадима, С мозаикою из Рима, И вуаль ан петинет, А в руке большой букет.

Но образ Курдюковой построен не столько на этих внешних мотивах, сколько на нелепости и невежестве ее рассуждений. Она начитанна — вспоминает и Карамзина, и многих других авторов, но эти ассоциации часто завершаются комическим резюме, нелепым применением цитаты:

Остров Борнгольм! Кто не знает? Русский всякий тут вздыхает, Потому что Карамзин Сочинил роман один Пречувствительный, презнатный, И притом весьма приятный. Мне же — что таить грехи? — Очень нравятся стихи: «Законы осуждают Предмет моей любви», [55] — Они напоминают Волнение в крови, Когда, будучи при месте, Кажется, рублей за двести, Мой супруг попал под суд. Как я их певала тут! Как я в горести мечтала, Что в Борнгольме я вздыхала. В мыслях слились Курдюков, И законы, и любовь.

55

Цитата из стихотворения в повести H. M. Карамзина «Остров Борнгольм».

Такое неожиданное применение находят в рассуждениях Курдюковой не только цитаты, но и предметы, которые она видит, и исторические легенды, которые ей рассказывают. Упоминая о противоречащих друг другу теориях, встречающихся в науке, она пишет:

...По мне, наука Преопаснейшая штука!.. ...В философии, заметим, Что за перекоры встретим О врожденности идей! У малюток, у детей, У ребенка в колыбели Мысли, дескать, уж созрели; Он их в свет с собой несет. Он кормилицу сосет, А уж ведает, бедняжка, Что песочница не чашка, Что подсвечник не фонарь И что поп не пономарь. Для чего же воспитанье, Для чего? Ну, для узнанья, Ошибается ли он.

Весь комизм образа Курдюковой основан на том, что путешествие, которое приносит ей много нового, вводит в круг ее размышлений новые предметы, легенды, исторические факты, — все время, осмысляется ею в свете взглядов и понятий невежественной и тупой тамбовской помещицы.

Но рядом с эксцентрическими, нелепыми рассуждениями мы встретим и такие, которые отнюдь не смешны и которые заставляют нас думать, что Курдюкова далеко не лишена здравого смысла:

Вот таможня, ла дуан. Здесь мой бедный чемодан Весь расшарят, раскидают, А о том не рассуждают, Что немудрено измять, Перепортить, и опять Мне укладывать придется. Если так оно найдется, Что всё тут пур мон юзаж, Ну, не лучше ли, плю саж, Если б ла

дуань сначала Вояжеров разобрала, Посмотрела бы паспорт, И открыли бы ла порт Всем, кто едет для плезира, Как свободный житель мира, Не за тем, чтоб торговать, А чтоб деньги проживать.

И далее идет рассуждение о доходах, которые государство получает от тех, кто едет «для плезира», и отличии купцов и промышленников от этих едущих «для плезира»:

Но и тут опять скажу: Я совсем не дорожу Заведеньями такими, Что запретами одними Могут только процветать

Рассуждение заканчивается отрицанием монополий, которые король дает фабрикантам, и защитой свободной конкуренции — модная тема в русской журналистике того времени. Обо всем этом рассуждении в рецензиях упоминалось как о доказательстве ума и сообразительности Курдюковой.

Рецензент «Библиотеки для чтения» в 1844 году восхищался описанием ледяного моря в швейцарских Альпах — «Эти прекрасные, полные глубокой мысли стихи написала та же мадам Курдюкова, которая обыкновенно пишет де сеси+де села смесью французского с тамбовским: они, право, заставляют нас сожалеть, что вся книга не написана такими стихами». [56] Такой же восторженный отзыв по тому же поводу встретим мы и в «Москвитянине». [57]

56

«Библиотека для чтения», 1844, т. 62, с. 64.

57

«Москвитянин», 1844, No 5, с. 13.

Очевидно, что это описание и следующие за ним лирические аналогии, почти лишенные той игры галлицизмами, которой пронизана вся поэма Мятлева, принадлежат, конечно, не Курдюковой, а самому автору.

Вообще, все рассуждения в поэме ведутся в двух аспектах — от имени героини и от автора. Это касается и пейзажей, и воспоминаний, и пересказа исторических событий, и описаний произведений искусства, и размышлений о сущности бытия.

Вот почему и упомянутое в статье Шевырева рассуждение о таможенных ограничениях действительно не может принадлежать Курдюковой, это «не ее ума дело», оно явно авторское, а «неприличия» — реальная черта характера или, точнее, маски Курдюковой, вполне соединимая с ее грубостью, невежеством и тупостью. Далеко не все рассуждения и размышления Акулины Курдюковой ей, так сказать, по плечу. Есть целые отрывки и чуть ли не целые главы, которые явно принадлежат не ей, а придумавшему этот характер автору.

Нужно вспомнить цитированные выше рецензии периода первого появления поэмы и периода издания первого полного собрания сочинений Мятлева в 1857 году. Как мы видели, уже тогда рецензенты отмечали некоторую несамостоятельность этого персонажа. Однако современная Мятлеву критика не так резко разграничивала автора и персонаж, как это в действительности характерно для поэмы. Как мы видели, она почти поровну поделена между Мятлевым и Курдюковой. Все строфы, непосредственно относящиеся к Мятлеву, лишены пародийного оттенка, в них он неоднократно обращается к одному из основных жанров своей поэзии — элегии Отделяясь от своей героини, он неизбежно снова возвращается к элегическим штампам, к сомнительным рассуждениям на религиозные темы и на темы нравственности, к однообразию лирической интонации. Как только из повествования Курдюковой исчезает пародийный оттенок, столь характерный для всего ее образа, оно неизменно теряет в остроте и комизме. Третий том «Сенсаций», который некоторыми журналами объявлен был лучшим томом, в действительности наиболее однообразен и представляет собою нечто вроде путеводителя с описанием наиболее примечательных зданий, музеев, отдельных итальянских городов. При этом описания картин почти лишены попутных рассуждений и размышлений Курдюковой, которые составляют как раз наиболее интересный и комичный элемент ее путешествия.

Понимая, очевидно, что, чем серьезнее, чем подробнее становится поэма в описании путешествия и картин, тем больше зритель начинает подозревать, что перед ним не пародийный персонаж, а сам автор, Мятлев упоминает в некоторых строфах самого себя, якобы для того, чтобы отвести подозрения читателя:

А оригинал где нынче? Подивитесь! Ж'имажин, Между мятлевских картин. ...Копья с той картины снята Кистию Сассо Ферато; Бесподобная, едва ль Не равна с л'орижиналь. Мятлевы ей обладают... ...Мне достался эн англе, Толстый, низенький, тре ле; Мы с ним в первой паре встали, А пур виз-а-ви достали Мятлева, се балагур, Что когда-то мне ла кур Так учтиво, нежно строил. Он внимание удвоил, Как узнал... Сет эн поэт, Ну того гляди, портрет Мой напишет он стихами...