Стихотворения

Заболоцкий Николай Алексеевич

1927

Часовой

На карауле ночь густеет. Стоит, как башня, часовой. В его глазах одервенелых Четырехгранный вьется штык. Тяжеловесны и крылаты, Знамена пышные полка, Как золотые водопады, Пред ним свисают с потолка. Там пролетарий на стене Гремит, играя при луне, Там вой кукушки полковой Угрюмо тонет за стеной. Тут белый домик вырастает С квадратной башенкой вверху, На стенке девочка витает, Дудит в прозрачную трубу. Уж к ней сбегаются коровы С улыбкой бледной на губах... А часовой стоит впотьмах В шинели конусообразной, Над ним звезды пожарик красный И серп заветный в головах. Вот в щели каменные плит Мышиные просунулися лица, Похожие на треугольники из мела, С глазами траурными по бокам. Одна из них садится у окошка С цветочком музыки в руке. А день в решетку пальцы тянет, Но не достать ему знамен. Он напрягается и видит: Стоит, как башня, часовой, И пролетарий на стене Хранит волшебное становье. Ему знамена — изголовье, А штык ружья: война — войне. И

день доволен им вполне.

1927

Новый быт

Восходит солнце над Москвой. Старухи бегают с тоской: Куда, куда идти теперь? Уж Новый Быт стучится в дверь! Младенец, выхолен и крупен, Сидит в купели, как султан. Прекрасный поп поет, как бубен, Паникадилом осиян. Прабабка свечку зажигает, Младенец крепнет и мужает И вдруг, шагая через стол, Садится прямо в комсомол. И время двинулось быстрее, Стареет папенька-отец, И за окошками в аллее Играет сваха в бубенец. Ступни младенца стали шире, От стали ширится рука. Уж он сидит в большой квартире, Невесту держит за рукав. Приходит поп, тряся ногами, В ладошке мощи бережет, Благословить желает стенки, Невесте крестик подарить. «Увы,— сказал ему младенец,— Уйди, уйди, кудрявый поп, Я — новой жизни ополченец, Тебе ж один остался гроб!» Уж поп тихонько плакать хочет, Стоит на лестнице, бормочет, Не зная, чем себе помочь. Ужель идти из дома прочь? Но вот знакомые явились, Завод пропел: «Ура! Ура!» И Новый Быт, даруя милость, В тарелке держит осетра. Варенье, ложечкой носимо, Шипит и падает в боржом. Жених, проворен нестерпимо, К невесте лепится ужом. И председатель на отвале, Чете играя похвалу, Приносит в выборгском бокале Вино солдатское, халву, И, принимая красный спич, Сидит на столике кулич. «Ура! Ура!» — поют заводы, Картошкой дым под небеса. И вот супруги, выпив соды, Сидят и чешут волоса. И стало все благоприятно: Явилась ночь, ушла обратно, И за окошком через миг Погасла свечка-пятерик.

1927

Птицы

Колыхаясь еле-еле Всем ветрам наперерез, Птицы легкие висели, Как лампады средь небес. Их глаза, как телескопики, Смотрели прямо вниз. Люди ползали, как клопики, Источники вились. Мышь бежала возле пашен, Птица падала на мышь. Трупик, вмиг обезображен, Убираем был в камыш. В камышах сидела птица, Мышку пальцами рвала, Изо рта ее водица Струйкой на землю текла. И сдвигая телескопики Своих потухших глаз, Птица думала. На холмике Катился тарантас. Тарантас бежал по полю, В тарантасе я сидел И своих несчастий долю Тоже на сердце имел.

1933

Человек в воде

Формы тела и ума Кто рубил и кто ковал? Там, где море-каурма, Словно идол, ходит вал. Словно череп, безволос, Как червяк подземный, бел, Человек, расправив хвост, Перед волнами сидел. Разворачивая ладони, Словно белые блины, Он качался на попоне Всем хребтом своей спины. Каждый маленький сустав Был распарен и раздут. Море телом исхлестав, Человек купался тут. Море телом просверлив, Человек нырял на дно. Словно идол, шел прилив, Заслоняя дна пятно. Человек, как гусь, как рак, Носом радостно трубя, Покидая дна овраг, Шел, бородку теребя. Он размахивал хвостом, Он притопывал ногой И кружился колесом, Безволосый и нагой. А на жареной спине, Над безумцем хохоча, Инфузории одне Ели кожу лихача.

1930

Искусство

Дерево растет, напоминая Естественную деревянную колонну. От нее расходятся члены, Одетые в круглые листья. Собранье таких деревьев Образует лес, дубраву. Но определенье леса неточно, Если указать на одно формальное строенье. Толстое тело коровы, Поставленное на четыре окончанья, Увенчанное храмовидной головою И двумя рогами (словно луна в первой четверти), Тоже будет непонятно, Также будет непостижимо, Если забудем о его значенье На карте живущих всего мира. Дом, деревянная постройка, Составленная как кладбище деревьев, Сложенная как шалаш из трупов, Словно беседка из мертвецов,— Кому он из смертных понятен, Кому из живущих доступен, Если забудем человека, Кто строил его и рубил? Человек, владыка планеты, Государь деревянного леса, Император коровьего мяса, Саваоф двухэтажного дома,— Он и планетою правит, Он и леса вырубает, Он и корову зарежет, А вымолвить слова не может. Но я, однообразный человек, Взял в рот длинную сияющую дудку, Дул, и, подчиненные дыханию, Слова вылетали в мир, становясь предметами. Корова мне кашу варила, Дерево сказку читало, А мертвые домики мира Прыгали, словно живые.

1930

Искушение

Смерть приходит к человеку, Говорит ему: «Хозяин, Ты походишь на калеку, Насекомыми кусаем. Брось житье, иди за мною, У меня во гробе тихо. Белым саваном укрою Всех от мала до велика. Не грусти, что будет яма, Что с тобой умрет наука: Поле

выпашется само, Рожь поднимется без плуга. Солнце в полдень будет жгучим, Ближе к вечеру прохладным. Ты же, опытом научен, Будешь белым и могучим С медным крестиком квадратным Спать во гробе аккуратном». «Смерть, хозяина не трогай, — Отвечает ей мужик. — Ради старости убогой Пощади меня на миг. Дай мне малую отсрочку, Отпусти меня. А там Я единственную дочку За труды тебе отдам». Смерть не плачет, не смеется, В руки девицу берет И, как полымя, несется, И трава под нею гнется От избушки до ворот. Холмик во поле стоит, Дева в холмике шумит: «Тяжело лежать во гробе, Почернели ручки обе, Стали волосы как пыль, Из грудей растет ковыль. Тяжело лежать в могиле, Губки тоненькие сгнили, Вместо глазок — два кружка, Нету милого дружка!» Смерть над холмиком летает И хохочет, и грустит, Из ружья в него стреляет И, склоняясь говорит: «Ну, малютка, полно врать, Полно глотку в гробе драть! Мир над миром существует, Вылезай из гроба прочь! Слышишь, ветер в поле дует, Наступает снова ночь. Караваны сонных звезд Пролетели, пронеслись. Кончен твой подземный пост, Ну, попробуй, поднимись!» Дева ручками взмахнула, Не поверила ушам, Доску вышибла, вспрыгнула, Хлоп! И лопнула по швам. И течет, течет бедняжка В виде маленьких кишок. Где была ее рубашка, Там остался порошок. Изо всех отверстий тела Червяки глядят несмело, Вроде маленьких малют Жидкость розовую пьют. Была дева — стали щи. Смех, не смейся, подожди! Солнце встанет, глина треснет, Мигом девица воскреснет. Из берцовой из кости Будет деревце расти, Будет деревце шуметь, Про девицу песни петь, Про девицу песни петь, Сладким голосом звенеть: «Баю, баюшки, баю, Баю девочку мою! Ветер в поле улетел, Месяц в небе побелел. Мужики по избам спят, У них много есть котят. А у каждого кота Были красны ворота, Шубки синеньки у них, Все в сапожках золотых, Все в сапожках золотых, Очень, очень дорогих...»

1929

Вопросы к морю

Хочу у моря я спросить, Для чего оно кипит? Пук травы зачем висит, Между волн его сокрыт? Это множество воды Очень дух смущает мой. Лучше 6 выросли сады Там, где слышен моря вой. Лучше б тут стояли хаты И полезные растенья, Звери бегали рогаты Для крестьян увеселенья. Лучше бы руду копать Там, где моря видим гладь, Сани делать, башни строить, Волка пулей беспокоить, Разводить медикаменты, Кукурузу молотить, Деве розовые ленты В виде опыта дарить. В хороводе бы скакать, Змея под вечер пускать И дневные впечатленья В свою книжечку писать.

1930

Отдых

Вот на площади квадратной Маслодельня, белый дом! Бык гуляет аккуратный, Чуть качая животом. Дремлет кот на белом стуле, Под окошком вьются гули, Бродит тетя Мариули, Звонко хлопая ведром. Сепаратор, бог чухонский, Масла розовый король! Укроти свой топот конский, Полюбить тебя позволь. Дай мне два кувшина сливок, Дай сметаны полведра, Чтобы пел я возле ивок Вплоть до самого утра! Маслодельни легкий стук, Масла маленький сундук, Что стучишь ты возле пашен, Там, где бык гуляет, важен, Что играешь возле ив, Стенку набок наклонив? Спой мне, тетя Мариули, Песню легкую, как сон! Все животные заснули, Месяц в небо унесен. Безобразный, конопатый, Словно толстый херувим, Дремлет дядя Волохатый Перед домиком твоим. Все спокойно. Вечер с нами! Лишь на улице глухой Слышу: бьется под ногами Заглушенный голос мой.

1930

Светляки

Слова — как светляки с большими фонарями. Пока рассеян ты и не всмотрелся в мрак, Ничтожно и темно их девственное пламя И неприметен их одушевленный прах. Но ты взгляни на них весною в южном Сочи, Где олеандры спят в торжественном цвету, Где море светляков горит над бездной ночи И волны в берег бьют, рыдая на лету. Сливая целый мир в единственном дыханье, Там из-под ног твоих земной уходит шар, И уж не их огни твердят о мирозданье, Но отдаленных гроз колеблется пожар. Дыхание фанфар и бубнов незнакомых Там медленно гудит и бродит в вышине. Что жалкие слова? Подобье насекомых! И всё же эта тварь была послушна мне.

1949

Лебедь в зоопарке

Сквозь летние сумерки парка По краю искусственных вод Красавица, дева, дикарка — Высокая лебедь плывет. Плывет белоснежное диво, Животное, полное грез, Колебля на лоне залива Лиловые тени берез. Головка ее шелковиста, И мантия снега белей, И дивные два аметиста Мерцают в глазницах у ней. И светлое льется сиянье; Над белым изгибом спины, И вся она как изваянье Приподнятой к небу волны. Скрежещут над парком трамвая, Скрипит под машинами мост, Истошно кричат попугаи, Поджав перламутровый хвост. И звери сидят в отдаленье, Приделаны к выступам нор, И смотрят фигуры оленьи На воду сквозь тонкий забор. И вся мировая столица, Весь город, сверкающий наш, Над маленьким парком теснится, Этаж громоздя на этаж. И слышит, как в сказочном мире У самого края стены Крылатое диво на лире Поет нам о счастье весны.