Стихотворения

Языков Николай Михайлович

Но не одна жизнь — и сама поэзия с этой точки зрения является нам вдвойне: сначала как пророчество, как сердечная догадка, потом как история, как сердечное воспоминание о лучших минутах души. В первом случае она увлекает в мир неземной; во втором — она из действительной жизни извлекает те мгновения, когда два мира прикасались друг друга, и передает сии мгновения как верное, чистое зеркало. Но и та и другая имеют одно начало, один источник, — и вот почему нам не странно в сочинениях Языкова встретить веселую застольную песнь подле святой молитвы и отблеск разгульной жизни студента подле высокого псалма. Напротив, при самых разнородных предметах лира Языкова всегда остается верною своему главному тону, так что все стихи его, вместе взятые, кажутся искрами одного огня, блестящими отрывками одной поэмы, недосказанной, разорванной, но которой целость и стройность понятны из частей. Так иногда в немногих поступках человека с характером открывается нам вся история его

жизни.

Но именно потому, что господствующий идеал Языкова есть праздник сердца, простор души и жизни, потому господствующее чувство его поэзии есть какой-то электрический восторг, и господствующий тон его стихов — какая-то звучная торжественность.

Эта звучная торжественность, соединенная с мужественною силою, эта роскошь, этот блеск и раздолье, эта кипучесть и звонкость, эта пышность и великолепие языка, украшенные, проникнутые изяществом вкуса и грации, — вот отличительная прелесть и вместе особенное клеймо стиха Языкова. Даже там, где всего менее выражается господствующий дух его поэзии, нельзя не узнать его стихов по особенной гармонии и яркости звуков, принадлежащих его лире исключительно.

Но эта особенность, так резко отличающая его стих от других русских стихов, становится еще заметнее, когда мы сличаем его с поэтами иностранными. И в этом случае особенно счастлив Языков тем, что главное отличие его слова есть вместе и главное отличие русского языка. Ибо если язык итальянский может спорить с нашим в гармонии вообще, то, конечно, уступит ему в мужественной звучности, в великолепии и торжественности, и, следовательно, поэт, которого стих превосходит все русские стихи именно тем, чем язык русский превосходит другие языки, становится в этом отношении поэтом-образцом не для одной России.

Но сия наружная особенность стихов Языкова потому только и могла развиться до такой степени совершенства, что она, как мы уже заметили, служит необходимым выражением внутренней особенности его поэзии. Это не просто тело, в которое вдохнули душу, но душа, которая приняла очевидность тела.

Любопытно наблюдать, читая Языкова, как господствующее направление его поэзии оставляет следы свои на каждом чувстве поэта и как все предметы, его окружающие, отзываются ему тем же отголоском. Я не представляю примеров потому, что для этого надобно бы было переписать все собрание его стихотворений; напомню только выражение того чувства, которое всего чаще воспевается поэтами и потому всего яснее может показать их особенность:

… А вы, певца внимательные други, Товарищи, — как думаете вы? Для вас я пел немецкие досуги, Спесивый хмель ученой головы, И праздник тот, шумящий ежегодно, Там у пруда, на бархате лугов, Где обогнул залив голубоводной Зеленый скат лесистых берегов? Луна взошла, древа благоухали, Зефир весны струил ночную тень, Костер пылал — мы долго пировали И, бурные, приветствовали день! Товарищи! не правда ли? на пире Не рознил вам лирический поэт? А этот пир не наобум воспет, И вы моей порадовались лире!.. … Нет, не для вас! Она меня хвалила, Ей нравились разгульный мой венок, И младости заносчивая сила, И пламенных восторгов кипяток. Когда она игривыми мечтами, Радушная, преследовала их; Когда она, веселыми устами, Мой счастливый произносила стих — Торжественна, полна очарованья, Свежа, и где была душа моя! О! прочь мои грядущие созданья, О! горе мне, когда забуду я Огонь ее приветливого взора, И на челе избыток стройных дум, И сладкий звук речей, и светлый ум В лиющемся кристалле разговора. Ее уж нет! Все было в ней прекрасно! И тайна в ней великая жила, Что юношу стремила самовластно На видный путь и чистые дела; Он чувствовал: возвышенные блага Есть на земле! Есть целый мир труда И в нем — надежд и помыслов отвага, И бытие привольное всегда! Блажен, кого любовь ее ласкала, Кто

пел ее под небом лучших лет… Она всегда поэта понимала, — И горд, и тих, и трепетен, поэт Ей приносил свое боготворенье; И радостно, во имя божества, Сбирались в хор созвучные слова! Как фимиам, горело вдохновенье! [7]

Не знаю, успел ли я выразить ясно мои мысли, говоря о господствующем направлении Языкова; но если я был столько счастлив, что читатели мои разделили мое мнение, то мне не нужно продолжать более. Определив характер поэзии, мы определили все, ибо в нем заключаются и ее особенные красоты и ее особенные недостатки. Но пусть кто хочет приискивает для них соответственные разряды и названия — я умею только наслаждаться и, признаюсь, слишком ленив для того, чтобы играть словами без цели, и столько ожидаю от Языкова в будущем, что не могу в настоящих недостатках его видеть что-либо существенное.

Теперь, судя по некоторым стихотворениям его собрания, кажется, что для поэзии его уже занялась заря новой эпохи. Вероятно, поэт, проникнув глубже в жизнь и действительность, разовьет идеал свой до большей существенности. По крайней мере, надежда принадлежит к числу тех чувств, которые всего сильнее возбуждаются его стихотворениями, и если бы поэзии его суждено было остаться навсегда в том кругу мечтательности, в каком она заключалась до сих пор, то мы бы упрекнули в этом судьбу, которая, даровав нам поэта, послала его в мир слишком рано или слишком поздно для полного могучего действования, ибо в наше время все важнейшие вопросы бытия и успеха таятся в опытах действительности и в сочувствии с жизнию общечеловеческою, а потому поэзия, не проникнутая существенностью, не может иметь влияния довольно обширного на людей, ни довольно глубокого на человека.

Впрочем, если мы желаем большего развития для поэзии Языкова, то это никак не значит, чтобы мы желали ей измениться; напротив, мы повторяем за ним — и в этом присоединятся к нам все, кто понимает поэта и сочувствует ему, — мы повторяем от сердца за него его молитву к провидению:

Пусть, неизменен, жизни новой Придет к таинственным вратам, Как Волги вал белоголовый Доходит целый к берегам![8]

Год: 1832

Полевой Ксенофонт Алексеевич

Стихотворения Н. Языкова [50]

Г-н Языков писал только в лирическом роде. Воображение его, порывистое, яркое, живое, укладывается только в лирическую форму. Мицкевич прекрасно сравнивает поэта с волною моря, которая, хлынув на берег, убегает назад и оставляет после себя перлы и драгоценности, хранимые в таинственной глубине моря. Можно сравнить и деятельность творческой силы с деятельностью моря, которое наконец образует целые гряды из своих посылок земле. Мгновенные восторги лирического поэта также образуют наконец нечто целое, полное своею разнообразною общностью и дают тогда средство судить о свойствах стихии, породившей сие явление. Так из отдельных, мелких стихотворений г-на Языкова составилось наконец целое собрание образов, чувствований, картин. Можно и должно сказать о нем свое мнение, и более других нам, которых иногда упрекали не в беспристрастии к г-ну Языкову. Настоящий разбор покажет, справедливо ли это обвинение.

50

К.А. Полевой

Стихотворения Н. Языкова

СПб. В т<ипографии> вдовы Плюшар с сыном. 1833. IX и 308 стр. in 12.

Оригинал здесь — http://www.philolog.ru/filolog/writer/kspolev.htm

Лирическая поэзия действительно есть следствие вдохновений мгновенных, не столь продолжительных, как вдохновения поэзии эпической или драматической. Эпик и драматик приходят в восторг от идей, объемлющих собою целое, так сказать, событие продолжительное, разнообразное, многостороннее, и вдохновение их должно быть также долговременно, ибо выразить какую-нибудь огромную идею нельзя без некоторого труда, без продолжительной деятельности, без преодоления многих трудностей. Вдохновение поэта лирического, напротив, есть один пламенный взгляд, одна мысль, часто один образ, вставленные в изящную оправу. Стихи и гармония стихов для него необходимы, ибо в лирической поэзии музыка неотделима от слов. Первоначальное выражение ее в песне, и самое название певца всего приличнее тому поэту, у которого самый род поэзии получил свое название от лиры. Потому-то и всякое лирическое произведение непременно выливается в стихах, в звуках гармонических и бывает кратко, певуче, как песнь. Недостанет никакой груди для пения продолжительного; недостанет ни вдохновения, ни предмета лирического для произведения объемного, каковы поэма и драма.