Ночью с Дона — страхиКлонят свечку веры.С Киева монахиРоют там пещеры.Как монах заходитС черной бородою,А другой выходитС белой головою.Каково, монаше,Житие-то ваше?Белая — от мелаИли поседелаТвоя голова?Солнце тяжко село,Свечка догорела,На губах монашьихЗапеклись навекиКровь или слова?..Руки их в бессильеНепокорны стали;На груди скрестили —Разошлись, упалиДланями на глыбу,Что весь день тесали.1971
«Белый
храм…»
Белый храм Двенадцати апостолов,Вьюга — по крестам,А внизу скользят ладони по столу —Медь считают там.Вот рука моя с незвонкой лептою,Сердце, оглядись:В этом храме — не великолепиеОсвещенных риз.Что за кровь в иконописце-пращуре,Что за кровь текла,Говорят глаза — глаза, сквозящиеИз того угла.Суждено нам суетное творчество,Но приходит час —Что-то вдруг под чьим-то взглядом скорчится,Выгорая в нас.Но мечта живая не поругана,Хоть и был пожар,И зовет, чтоб я ночною вьюгоюПодышал.1970
«Налево — сосны над водой…»
Налево — сосны над водой,Направо — белый и в безлунности —Высокий берег меловой,Нахмурясь, накрепко задумался.Еще не высветлен зенит,Но облака уже разорваны.Что мне шумит?Что мне звенитДалече рано перед зорями?Трехтонка с флягами прошла,И алюминиево-голые,Так плотно трутся их телаКак бы со срезанными головами.Гремит разболтанный прицеп,Рога кидая на две стороны.Моторный гул уходит в степьДалече рано перед зорями.Теки, река, и берег гладь,Пусть берег волны гранью трогает.Иные воды, да не вспять,А все — сужденной им дорогою.И сколько здесь костей хранитЗемля, что накрест переорана!..Звезда железная звенитДалече рано перед зорями.1971
«Аэропорт перенесли…»
Аэропорт перенесли,И словно изменился климат:Опять здесь морось, а вдалиВосходят с солнцем корабли.Я жил, как на краю земли,И вдруг — так грубо отодвинут.Где стройность гула? Где огни?Руками раздвигаю вечер.Лишь звуки острые одниВсей человеческой возни,Шипам терновника сродни,Пронзают — ссоры, вздохи, речи.Рванешься — и не улетишь, —Таких чудес мы не свершили.Но вот конец. Безмолвье крыш,И точат полночь червь и мышь,И яблоком раздора в тишьЛетит антоновка с вершины.Стою, как на краю земли,Удар — по темени, по крыше!Сопи, недоброе, дремли!К луне выходят корабли,Как хорошо, что там, вдали,А то б я ничего не слышал.1971
На реке
Воткнулись вглубь верхушки сосен,Под ними млеют облака,И стадо медленно проноситПо ним пятнистые бока.И всадник, жаром истомленный,По стремя ярко освещенТам, где разлился фон зеленый,И черен там, где белый фон.А я курю неторопливоИ не хочу пуститься вплавьТуда, где льется это дивоИ перевертывает явь.1971
«Дорога все к небу да к небу…»
Дорога все к небу да к небу,Но нет даже ветра со мной,И поле не пахнет ни хлебом,Ни поднятой поздней землей.Тревожно-багров этот вечер:Опять насылает мороз,Чтоб каменно увековечитьОтвалы бесснежных борозд.А солнце таращится дикоНа поле, на лес, на село,И лик его словно
бы крикомКривым на закате свело.Из рупора голос недальнийКак будто по жести скребет,Но, ровно струясь и не тая,Восходят дымки в небосвод.С вершины им видится лучше.Какие там близятся дни,А все эти страхи — летучиИ сгинут — как в небе — они.1971
«И вдруг за дождевым навесом…»
И вдруг за дождевымнавесомВсе распахнулось под горой,Свежо и горько пахнет лесом —Листвой и старою корой.Все стало чистым и наивным,Кипит, сверкая и слепя,Еще взъерошенное ливнемИ не пришедшее в себя.И лесу точно нет и дела,Что крайний ствол наперекос,В изломе розовато-белом —Как будто выпертая кость.Еще поверженный не стонет,Еще не сохнув, не скрипит,Обняв других, вершину клонит,Но не мертвеет и не спит.Восторг шумливо лист колышет,Тяжел и груб покой ствола,И обнаженно рана дышит,И птичка, пискнув, замерла.1972
«На пустыре обмякла яма…»
На пустыре обмякла яма,Наполненная тишиной,И мне не слышно слово «мама»,Произнесенное не мной.Тяжелую я вижу крышу,Которой нет уже теперь,И сквозь бомбежку резко слышу,Как вновь отскакивает дверь.1971
«Осень лето смятое хоронит…»
Осень лето смятое хоронитПод листвой горючей.Что он значит, хоровод вороний,Перед белой тучей?Воронье распластанномелькает,Как подобье праха,—Радуясь, ненастье ль накликает,Иль кричит от страха?А внизу дома стеснили поле,Вознеслись над бором.Ты кричишь, кричишь не оттого ли,Бесприютный ворон?Где проселок? Где пустырь в бурьяне?Нет пустого метра.Режут ветер каменные грани,Режут на два ветра.Из какого века, я не знаю,Из-под тучи белойК ночи наземь пали эти стаиРвано, обгорело.1971
«Листа несорванного дрожь…»
Листа несорванного дрожь,И забытье травинок тощих,И надо всем еще не дождь,А еле слышный мелкий дождик.Набухнут капли на листе,И вот, почувствовав их тяжесть,Рожденный там, на высоте,Он замертво на землю ляжет.Но все произойдет не вдруг:Еще — от трепета до тленья —Он совершит прощальный крутЗамедленно — как в удивленье.А дождик с четырех сторонУже облег и лес, и полеТак мягко, словно хочет он,Чтоб неизбежное — без боли.1971
«Опять мучительно возник…»
Но лишь божественный глагол…
А. Пушкин
Опять мучительно возникПередо мною мой двойник.Сперва живет, как люди:Окончив день, в преддверье снаЛистает книгу, но онаВ нем прежнего не будит.Уж все разбужено давно И, суетою стеснено,Уснуло вновь — как насмерть.Чего хотелось? Что сбылось?Лежит двойник мой — руки врозь,Бессильем как бы распят.Но вот он медленно встает —И тот как будто и не тот:Во взгляде — чувство дали,Когда сегодня одного,Как обреченного, егоНа исповедь позвали.И, сделав шаг в своем углуК исповедальному столу,Прикрыл он дверь покрепче,И сам он думает едва ль,Что вдруг услышат близь и дальТо, что сейчас он шепчет.1968