Стихотворения

Бурлюк Николай Давидович

«Каждый день имеет синий голос…»

Op. 11.

Каждый день имеет синий голос Иногда напев окрашен в серый цвет. Золот песен полный колос Песня творчества ответ Каждый день имеет четкий запах Ты его прочтешь у встречных на щеках На звериных грубых сильных лапах И в задворков смрадных уголках.

«Волны. Волны и луна процветают в сонный час…»

Op. 12.

Волны. Волны и луна процветают в сонный час Когда в лугах прядет весна тенета сладкие для нас Когда в садах цветет красот неизъяснимый хоровод Когда лукавый каждый рот, зовет далекий пьяный свод Пока тетрадь цветных лугов, не истрепалась до

конца И рифмы струйные стихов не стали скорлупой отца.

«Зови, зови, всегда зови……»

Op. 13.

Зови, зови, всегда зови… За балюстрадами огни… Они, как крик ночной любви…

«Я зрел бесстыжих много рек…»

Op. 14.

Я зрел бесстыжих много рек Калейдоскоп именований Они короче поперек И шире кажутся в тумане Они как вены въелись в губь Материков цветного грунта Волны их быстрой пено-зуб Всегда символ великий бунта…

«Титьки неба оттянуты к низу…»

Op. 15.

Титьки неба оттянуты к низу Нью-Йорк ребенком вцепился в них Я ползу по небес карнизу Благословляя бетонный стих Вульворт и другие громады Фигуры шахматной доски Манхаттена грузное стадо Турнир где теют пауки Здесь сгрудились миллионеры Играют зол-лото чехарду У них уыбки и манеры Точь-в-точь у дьяволов в аду.

«На свете правды не ищи, здесь бездна зла…»

Op. 16.

На свете правды не ищи, здесь бездна зла Одни кривые палачи и подвигов зола! На свете правда, как цветок, Лежит под колесом — В пыли его душистый сок, и нет дыханья в нем!

Стихетта

Op. 17.

Нью-Йорк толпа бандитов Нью-Йорк толпа жираф Так небоскребов свитков Мне видится размах Нью-Йорк хребет железа Цемента и камней Бездумная поэза последних наших дней Дома ушли за тучи Без счета этажи Смеется голос внучий Над прошлым что лежит Стоит на четвереньках Присело на панель Нью-Йорк о тучи тренькать Свой продирает день. Нью-Йорк толпа бандитов И небоскребов скоп Что смотрится сердито В Гудзона черный гроб На улицах бумажки Их вихорь мчит в пыли И люди таракашки И люди — муравьи.

(На углу 57 ул. а Гранд Централ парка)

«У Нью-Йорка глаз вставной…»

Op. 18.

У Нью-Йорка глаз вставной Смотрит им Гудзону в спину Он качает бородой На уме скопивши тину. Стал Нью-Йорк мне младшим братом Мы играем часто в мяч В небоскреб аэростатом Без уловок и отдач

«Когда-нибудь чрез сотни лет…»

Op. 19.

Когда-нибудь чрез сотни лет, Быть может, ты прочтешь меня, Моих стихов старинных взлет И трепет моего огня… Сквозь хлад и тленье многих лет Вдруг снова встанет аромат Моих капризящих стихетт И гласных и согласных лад.

«Нью-Йорк, Нью-Йорк, тебе я не устану…»

Op. 20.

Нью-Йорк, Нью-Йорк, тебе я не устану Слагать армады ярых строф И яду твоего тумана Где Вельзевула Смрадный вздох. Твоих детишек бледных лица, играющих между авто; Их бесконечны вереницы, кто угощает смертью, кто? Нью-Йорк, где каждый год иные, растут дома и вверх и вниз, Где рослые городовые следят движения каприз. Нью-Йорк, где океан витрина, А магазины океан… Излишеств

жизни исполина, где все продажность и обман; Где церкви стали бога банком, А банки чтутся точно храм Обогащения приманки; Евангелие и Коран Нью-Йорк, к тебе хожу с визитом на поклоненье каждый день Вспять возвращаюсь я избитым и под глазами тлена тень Нью-Йорк, ты деспот, ты обида, магнит и жертва, и капкан Златой Телец — твоя эгида на удивление векам! С тобою я не буду спорить, не стану прекословить тож, Когда бессильны уговоры, один поможет злобы нож!!

«От родины дальней, От Руси родимой…»

Op. 21.

От родины дальней, От Руси родимой Унес меня тягостный рок Стезею печальной Тропой нелюдимой И бросил на горький чужбины порог Сжимается сердце, Тоскою томится И будней измято железом в кольцо Кругом иноверцы идут вереницей С угрюмым и мрачнобетонным лицом.

«Стая над городом…»

Op. 22.

Стая над городом, будто мысль незнакомая Пришедшая в душу внезапу.

«Как странный шар планеты лазури дар сонеты…»

Op. 23.

Как странный шар планеты лазури дар сонеты Слагающий неясным звукам прошедшего когда-то внукам Я правнук бледной голубой луны Как многим ныне снятся сны… Я сон затерянный в бескрайности Нью-Йорка…

Он в Нью-Йорке

Op. 24.

Вагоне подземнодороги Качались угрюмо тела; Так пляшут кладбищенски дроги, Танцует над прахом зола   От древности, магом открытой,   От тайносокровищвремен,   От кровью пьянящею сытых,   От стертых забытых письмен; Под вялым искусственным светом, Под плеском полночных обид Живот изукрашен жилетом И ухе сережка висит…   Он весь послетип Дон-Кихота   Влюбленный нечастый изыск,   Где вечно вулканит охота   Искусства возращивать риск.

«Каменщики взялись за работу…»

Op. 25.

Каменщики взялись за работу И квартал теснит квартал… Через месяц маршируют роты Тех домов, что ране не видал. Пламенеют дни строительной горячкой, Не исчислить новых взлет квартир Прыгает Нью-Йорка кирпцементный мячик, Создается улиц незнакомый мир.

Эти ночи

Op. 26.

Бедняк задыхается жалких квартирах — Ему ароматы вечерней помойки, Собвеев глушаще-охрипшая лира И жадные блохи продавленной койки… Богач эти страстные, знойные ночи — На лоне природы, обвернут шелками, Где дачи воздвиг умудрившийся зодчий, Где росы и лист перевиты цветами… Кузнечики, шелесты, шорохи, звезды — Все это полярно — и чуждо подвалу, Где вонью прокислой, дыханьем промозглым Питается мести футурум вассалам… Порочат где вялые, слабые дети Растут, чтоб служить бесконечно богатым, Что вьют по-паучьи железные сети, Богатым — отвратным… Богатым — проклятым.

«Мои стихи слагались ночью…»

Op. 27.

Мои стихи слагались ночью, Перед ними разум был правдив; Я выбрал для себя пророчью Тропу чудес и гордых див; В моих словах росли ступени Ближайших лет, грядущих дней, В закономерном строчек пеньи Цветы не вянущих огней. Мои стихи слагались в гуще Домов и улиц, и трущоб, Под грохот скопища гнетущий Назавтра взрывно вспрянуть чтоб! Во тьме подземок и подвалов, На чердаках и за углом, Где нищеты стилетно жало Ракетно расцветает злом…