Стихотворения

Бурлюк Николай Давидович

<1924>

Май, Нью-Йорк

«Без Р» («Колонны камень взнес…»)

Колонны камень взнес До голубых небес Колонны камень дал Мечтал Мечтал О высоте Дэдал!

<1924>

Лето в Нью-Йорке

Канавы города гниют запрелолетом, Бинокль уткнувши порт, А я Нью-Йорк пугающим жилетом, Докушал торт; Он сделан был из носа негритоски — Коричнев шоколад, Малиновым бельем рвались полоски Под крик Джез — Банд… Но порт, дымя и звуком кастаньетов Лебедки лебедей, сирены крик Усердно потчивали мозг поэтов, Как

полку книжек Брик [49] И я Нью-Йорк воткнул себе в петлицу! Но порт дымил, Закопчивая поясницу Ночных громил… Для бодрости очей Из улиц лепестков Всех богачей Я тряс, как муравьев… У Бога чей торчавший из кармана Надзвездного тумана, был платок?!! Но порт дымил… И был готов Титаник Идти ко дну, То знает черт громил — «Винти в одну!» Не красть платки Нехорошо у бога, Как пятаки У носорога… Не хорошо! не хорошо!! не хорошо!!! Воняет беднотой поэтова петлица — Презренье богачам, У них клопом изъеденные лица, Не спящих по ночам; На пальцах их мозоли от безделья Их голос хрип — Вот почему теперь без дел Я Под рифмы скрип!..

49

О.М. Брик в своей библиотеке собрал все книги футуристов.

<1924>

Свидание

Снимать корсет — порвать подтяжки… Пружиной резать старо — тик Китами тикают по ляжкам — Невыразимый клопотик.   Клопотиканье на тике,   Египтовекагзлазотик   И путешественники по Эротике —   Ничтожнейшие математик! Но лип пилон; корсет курсистке, Студент, значок, студеный стыд. И гимназистке и модистке…   Се не огонь, что вызвал виски   Мещанством пораженный быт,   Ведь дальний каждый — только близкий.

<1924>

Сибирь

Пример поэту

Петухи поют подвале И вслепую славят свет, Свод-шатер лиловый дали, Уходящий путь корвет. Я Нью-Йорке на панели Гимн услышал петухов, Что так радостно запели Под цементом, под замком… Под асфальтом трели птицы, Там, подвале — птичий склад, Где — приволье ящерице, Где — мокрицы говорят… Петухи гласят подвале И унынья пеньи нет… Океана славят дали. Красоте свобод привет. Я подумал: в этой песне Затаен и нам пример; Что сквозь тьму, подвала плесень Поражает мерой веры В солнце жизни, в правду мира И свободы творчий миг; Так моя бряцает лира, И бунтует веще стих!.. Под цементом, под панелью Не сдаюся и пою И бунтарской славлю трелью Бедных жизнь и жизнь свою!

<1932>

На фарме («Водвориться на фарме после шума столицы…»)

Водвориться на фарме после шума столицы; Наслаждаться нирваной ночной тишины, Где ноябрьские рощи взывают корицей Голубых опахал на ветвях лишены.   В разговорах на кухне, коротая досуги,   Слыша чайника ропот, сквозь раскрытую дверь   Чароваться звездой, как любимой подругой,   Забывая реестры обид и потерь. А за полночь в постели укрепляться в потемках Неусыпною вахтой горлан-петухов. Как петух, я ведь тож — не молчащий потомок В Никуда бесконечно ушедших веков.   И, когда на рассвете, на пленке тумана   Проявляясь, забрезжится рощ негатив —   Вдруг наметить на карту простейшие страны,   Где незыблемо жив голубой примитив!

<1932>

Чатам, Н<ью> Дж<ерси>

Николай Бурлюк

Из

сборника «Садок судей» (1910)^*

Самосожжение

Op. 1.

Зажег костер И дым усталый К нему простер Сухое жало. Вскипает кровь. И тела плена Шуршит покров В огне полена. Его колена — Языков пена Разит, шурша; Но чужда тлена Небес Елена — Огнеупорная душа. Поэт и крыса — вы ночами…

«Поэт и крыса — вы ночами…»

Op. 2.

Поэт и крыса — вы ночами Ведете брешь к своим хлебам; Поэт кровавыми речами В позор предательским губам, А ночи дочь, — глухая крыса — Грызет, стеня, надежды цепь, Она так хочет добыть горсть риса, Пройдя стены слепую крепь. Поэт всю жизнь торгует кровью, Кладет печать на каждом дне И ищет блеск под каждой бровью, Как жемчуг водолаз на дне; А ты, вступив на путь изятий, Бросаешь ненасытный визг, — В нем — ужас ведьмы с костра проклятий, След крови, запах адских брызг. А может быть отдаться ветру, В ту ночь, когда в последний раз Любви изменчивому метру Не станет верить зоркий глаз? — А может быть, когда узнают Какой во мне живет пришлец, И грудь — темницу растерзают, Мне встретить радостно конец? — Я говорю всем вам тихонько, Пока другой усталый спит: «Попробуй, подойди-ка, тронька, — Он, — змей, в клубок бугристый свит». И жалит он свою темницу, И ищет выхода на свет, Во тьме хватает душу — птицу, И шепчет дьявольский навет; Тогда лицо кричит от смеха, Ликует вражеский язык: Ведь я ему всегда помеха, — Всегда неуловим мой лик

Душа плененная

Op. 3.

Круг в кругу черти, — черти, Совершай туманный путь, Жизни тусклыя черты Затирай глухая муть; Все равно ведь не обманешь, Не пройдешь волшебный круг: Пред собой самим ты станешь, Раб своих же верных слуг. Тонкогубый, нервный разум, Чувство, — вечная печать, — Заполонят душу разом, Стоит ей начать искать. И в гимназии и дома Потекут пугливо дни, Сердце искривит оскома, Мысли станут так бледны.

«Вдохни отравленную скуку…»

Op. 4.

Вдохни отравленную скуку Прошедших вяло вечеров И спину гни, лобзая руку, С улыбкой жадных маклеров, — Ты не уйдешь от скучных бредней, И затуманишь свой же лик, На зеркалах чужой передней, Публичной славою велик. Твоих неведомых исканий Седой испытанный старик, С умом змеи, с свободой лани, — Неузнанный толпой твой лик; Пройдет с опущенной главою Сквозь строй упершихся зрачков. Всем служит гранью роковою — Нестройной зыбкой жизни зов.

«Осталось мне отнять у Бога…»

Op. 5.

Осталось мне отнять у Бога, Забытый ветром, пыльный глаз: Сверкает ль млечная дорога Иль небо облачный топаз, — Равно скользит по бледным тучам Увядший, тусклый, скучный ум. И ранит лезвием колючим Сухой бесстрашный ветра шум. О ветер! похититель воли, Дыханье тяжкое земли, Глагол и вечности и боли «Ничто» и «я», — ты мне внемли.

«День падает, как пораженный воин…»

Op. 6.

День падает, как пораженный воин, И я, как жадный мародер, Влеку его к брегам промоин, И, бросив, отвращаю взор. Потом чрез много дней, случайно, Со дна утопленный всплывет; На труп, ограбленный мной тайно, Лег разложения налег, И черт знакомых и ужасных Дух успокоенный не зрит, Его уста навек безгласны — В водах омытый малахит. В своем бесформенном молчаньи Творец забытых дел — вещей, Средь волн в размеренном качаньи, Плывет как сказочный кощей. И пепел зорь лежит на щеках, Размыл власы поток времен И на размытых гибких строках Ряд непрочитанных имен. Один из многих павших, воин, В бою с бессмертным стариком, Ты вновь забвения достоин, Пробитый солнечным штыком.