Стихотворения

Кобылинский Лев Львович

Моя звезда

В час утренний, в прохладной дали, смеясь над пламенем свечи, как взор. подъятый ввысь, сияли в мгле утренней, в прохладной дали, доверчиво твои лучи,— и я шептал, молясь: «Гори. моя звезда, роса зари!» В вечерний час, в холодной дали, сливаясь с пламенем свечи, как взор поникший, трепетали в вечерний час, в холодной дали, задумчиво твои лучи,— и я шептал, молясь: «Гори. моя звезда, слеза зари!»

Пожатие

Вы руки моей коснулись в полумраке, невзначай. миг — и звезды улыбнулись, двери Рая разомкнулись, и благоухает Рай. Здесь неверны все желанья, словно тучки и пески; здесь одно очарованье — мимолетное касанье тайно дрогнувшей

руки!

Печальный мадригал

Ты кубок золотой, где нет ни капли влаги, где только мгла; ты траурный корабль, где с мачты сняты флаги и вымпела. В дни детства нежного твой венчик ярко-пестрый отторгнут от земли. ты городской букет, где проволокой острой изрезаны стебли. Ты грот бесчувственный, где эхо в тьме пещеры забылось в забытьи, поля пустынные, безжизненные сферы — владения твои. Как арфы порванной, как флейты бездыханной, твой хрупкий голос слаб; прикованный к тебе печалью несказанной я твой певец и раб! Ах, то моя слеза в пустой сверкает чаше. мой тихий плач… Но в час, когда ты вновь проснешься к жизни нашей. я вновь палач!

Встреча

И звезды сказали им «Да!», и люди сказали им «Нет!», и был навсегда, навсегда меж ними положен запрет. И долго томились они. и лгали всю жизнь до конца, и мертвые ночи и дни давили уста и сердца. И Смерть им открыла Врата, и. плача, они обнялись. и, вспыхнув, сердца и уста единой звездою зажглись.

Одиночество

В. Нилендеру

О эти тихие прогулки! Вдали еще гудит трамвай, но затихают переулки, и потухает неба край. Бродить, читая безучастно ночные цифры фонарей, на миг бесцельно и напрасно помедлить у чужих дверей; и, тишину поняв ночную, смирившись с нею потужить, и из одной руки в другую лениво трость переложить. Один, один. никто не ранит, никто не рвет за нитью нить. Один… Но сердце не устанет, и нелюбимое любить. И тихий голос отпевает все, что навек похоронил… Один… Но сердце уповает на верность тихую могил.

Самообман

Каждый миг отдавая себя, как струна отдается смычку, милый друг, я любил не тебя, а свою молодую тоску! И рассудок и сердце губя, в светлых снах неразлучен с тобой, милый друг, я любил не тебя, а венок на тебе голубой! Я любил в тебе вешний апрель, тишину необсохших полей, на закате пастушью свирель, дымку дня и прозрачность ночей. Я любил в тебе радостный май, что на легкой спине облаков прилетает напомнить нам Рай бесконечным узором цветов. В мгле осенней твой горестный взгляд я любил, как старинный портрет, и с портрета столетья глядят. в нем раздумий означился след. Я в тебе полюбил первый снег и пушистых снежинок игру, и на льду обжигающий бег, и морозный узор поутру. Я в тебе полюбил первый бал, тихой люстры торжественный свет, и в кругах убегающий зал, и на всем бледно-розовый цвет. Кто же отнял у сердца тебя, кто насмешливо тайну раскрыл, что, в тебе целый мир полюбя, я тебя никогда не любил?

Resignation

А. Блоку

Я власти горьких вдохновений свой дух и крылья предаю, как лебедь, песнь благословений я, отходя от вас, пою! Всему, что тает, облетает, всему, на чем печать греха, что уплывает, убывает, я расточаю боль стиха! Тебе, о серп едва зачатый и блекнущий от взоров дня, и вам, больные ароматы, вам, отравившие меня! Люблю я пены переливы в песках потерянной волны и недопетые мотивы и недосказанные сны! И вас, нежданные невзгода, и горестная тишина! Ах, слезы сердца слаще меда и упоительней вина! Люблю я кротость увяданья и воск покорного лица, люблю страданье для страданья и безнадежность без конца! Все,

что безропотно и кротко исходит от незримых слез, но в чьей судьбе смешно-короткой неисчерпаемый вопрос! И вас, иссякнувшие реки, сердца, закованные в лед, вас горемыки, вас калеки мое безумие поет! Но нет душе испепеленной святей, как все отнимет даль, тебя, любви неразделенной неизреченная печаль!

Призрак

Ты, как чайка, в лазурь уплыла, ты, как тучка, в дали замерла, ты, рыдая, закат обняла. Ветер утра живит небосвод, дышит сумраком зеркало вод, под тобою закат и восход. Над тобой глубока вышина, под тобою чутка глубина, безмятежна твоя тишина. Ты паришь над своею судьбой: под тобой полог струй голубой, никого, ничего над тобой. Чуть дыша в голубом забытьи, чуть колышат эфира струи распростертые крылья твои. Твой полет беспредельно-высок, я покинут, забыт, одинок, бесприютен мой бедный челнок. Преклони же свой взор, преклони, грезы ночи от крыл отжени, с белых крыльев перо урони! Урони и в лазурь улети. чтобы мог в бесприютном пути я от радостных слез изойти.

Дым

Воздушно-облачный, неверный, как мечтанья, над грязным городом, где вечен смрад и гул, легко-телесные он принял очертания и, в синеву небес вливаясь, утонул. Он уплывает ввысь, туда, навстречу снегу, чтоб с ним соткать одну серебряную нить, и землю белую и снежных тучек негу в один серебряный напев соединить. Он каждый миг иной, он бледное дыхание под тяжким саваном затихнувшей земли, его излучины, порывы, колыханье возводят новый мир в лазоревой дали; как жизнь богата их и как их смерть богата! Смотри, как мчатся вдаль крылатые ладьи за далью золотой, туда, в страну заката… Вот снова замерли в бессильном забытьи. Им нет нигде пути, им нет нигде запрета, они печаль земли возносят до луны, то удлиняются, как призрак минарета, то развеваются, как утренние сны. Им свят один закон — безбрежный мир свободы, нет их причудливей, нет в мире их вольней: едва протянуты готические своды, уж мир классических воздвигся ступеней, дым ластится к земле волнистый, оживленный, то увядает вдруг, как вянут паруса, растет над лесом крыш воздушною колонной, но умирать уходит в небеса!

Водомет

Он весь — прозрачное слиянье чистейшей влаги и сиянья, он жаждет выси, и до дна его печаль озарена. Над ним струя залепетала песнь без конца и без начала. к его ногам покорно лег легко порхнувший лепесток. Лучом во мгле хрустальный зачат, он не хохочет, он не плачет, но в водоем недвижных вод он никогда не упадет. Рожден мерцаньем эфемерным он льнет, как тень, к теням неверным, но каждый миг горит огнем, безумья радуга на нем. Он весь — порыв и колыханье, он весь — росы благоуханье, он весь — безумью обречен, весь в саван светлый облечен. Он дышит болью затаенной, встает прозрачною колонной, плывет к созвездьям золотым, как легкий сон, как светлый дым. И там он видит, слышит снова созвездье Лебедя родного, и он возможного предел туда, к нему, перелетел. Он молит светлый и печальный, чтоб с неба перстень обручальный ему вручила навсегда его хрустальная звезда. Он каждый час грустней и тише, он каждый миг стройней и выше, и верится, что столп воды коснется радужной звезды. А если, дрогнув, он прольется, с ним вместе сердце разобьется, но будет в этот миг до дна его печаль озарена!

Смерть облака

Я видел облако. Оно влекло мой взор, как мощное крыло владыки-серафима. О, почему тогда в пылающий простор оно уплыло вдруг, оно скользнуло мимо? И мне почудилось, что Ангел мой тогда ко мне склоняется, крыло распростирая, и пело облако, что нет на небе Рая, и с песней тихою исчезло без следа… Тогда не ведал я, какие струны пели, мой бедный дух подъяв за облака, но все мне чудился напев виолончели и трепетание незримого смычка.