Стихотворения

Ершов Петр Павлович

1835

СЕМЕЙСТВО РОЗ [70]

Элегия

на смерть двух девиц-сестер, которые утонули в Неве. Одна из них была уже помолвлена

Видали ль вы в долине сокровенной, В тени склонившихся над озером берез, Могильный холм — приют уединенный Семейства мирного пустынных милых роз? Волна прозрачная, любуясь их красою, Лелеет на груди трепещущей своей, И резвый мотылек — любимый гость полей — Летит к ним отдохнуть полдневною порою В сиянье радужных огней. Вечерний ветерок, играя их кудрями, Когда свершается торжественный закат, Несется медленно над светлыми полями И веет сладкий аромат. Забытые в глуши, под ясным неба сводом, Любимцы солнцевы — из крова своего Они любуются блистательным восходом И тихим шелестом приветствуют его. Заря вечерняя, светило дня скрывая За рубежом далеких синих гор, Встречает их прощальный взор, Дарит улыбкою последней, догорая. И в час безмолвия таинственных ночей, Родными ветвями соплетшися игриво, Они покоятся счастливо На лоне матери своей… Не страшны бури им: в сени гостеприимной Они защищены от бурь и непогод. Затмится ли когда небес лазурный свод Грядами тучи дымной; Промчится ли борей [71] сердитый по лесам, Прольется ль молния огнистыми струями, Отгрянет ли перун [72] по мрачным небесам, — Березы мирными обнимут их ветвями, И дождь скользит по их верхам. Счастливы розы те в беспечности невинной! Но всех счастливее из милых роз одна: Царица области пустынной, Как упоительна, как роскошна она! Какою негою пленительною дышит! Каким огнем уста ее горят! Какой с кудрей ее струится аромат, Когда зефир главу ее колышет! Не ей ли по ночам, в густой тени ветвей, Когда луна течет в порфире позлащенной, Поет столь нежно соловей, Любовью упоенный? Не ей ли при заре, когда восток горит, Когда прохладою предутреннею веет, Певцов воздушных царь и свищет и дробит, И в страстной песни млеет? То ей! То розе молодой! Она задумчиво певцу любви внимает, Склонясь прелестною главой: И грудь волнуется, и лик ее пылает! Не тщетно любит соловей: Глас сладостной любви для милой розы внятен, И счастливый певец любви и красных дней Для сердца нежного красавицы приятен. Но здесь ли на земле под гибнущей луной Искать негибнущего счастья? Кто в жизни не видал грозы над головой? Кто, счастливый, избег от грома и ненастья И не скорбел печальною душой? Где тот счастливейший, кто в жизни в непогоду Умел торжествовать средь бури роковой, Кто укрепил бессильную природу, Не изнемог в борьбе с враждебною судьбой? Восставшие из тленья, Всечасно ратуя с природой и с собой, В

груди мы носим смерть и веру в провиденье. Готовый в путь, оснащен легкий челн, Маяк горит на пристани востока, Ум — кормчий за рулем, и мы средь ярых волн В необоримой власти рока! Сначала новый путь пленяет новизной, Приятны нам картины юной жизни, И мы плывем с веселою душой В родимый край отчизны! Но длится жизни путь; наш кормчий уж устал, Склонясь на руль, беспечно засыпает; И жизни цвет в мечтах неясно исчезает. А челн вперед… Вдруг бури дух восстал, Завеса черная маяк во тьме скрывает, О твердую скалу гремит косматый вал, И ветер рвет бессильные ветрила. Проснувшийся пловец спешит схватить кормило — Но поздно! Челн бежит на ряд подводных скал, И море челн разбитый поглотило!.. Вот наша жизнь! Блажен, кто с юных лет От тихой пристани очей не отвращает И с теплой верою средь горестей и бед Все к ней, все к ней стремленье направляет, Он весело плывет чрез бурный океан, Маяк горит, в очах его светлея, Редеет сумрачный туман, И берег родины все ближе и виднее… Вот пристань… И пловец, отбросив легкий челн, Целует тихий брег страны обетованной И, кинув светлый взор на волны окегада, Ложится отдохнуть от плаванья и Волн. О розы милые! недолго вы блистали, Недолго путника вы радовали взор! Еще снега не скрыли ближних гор, А вы уже увяли! Где светлый ваш хранитель-ангел был, Когда на озере громады собирались, Когда в лесах сердитый ветр завыл И стаи воронов с далеких гор слетались? Зачем оставил вас? Зачем своим крылом Во время бурного движения природы Не скрыл от бурь и непогоды, Не отвратил ниспадший с неба гром? . . . . . . . . . . Скончалась ночь. Восток холодным пламем пышет; В безоблачной выси скликаются орлы; Но буря все сильней дыханьем бурным дышит. Огромные валы Стадами тучными на озере пасутся; Под бурей двух стихий могильный холм дрожит; Древа столетние, как гибки лозы, гнутся, И с вихрем по полям зеленый лист летит. Дрожа от холода, с поникшими главами, Три розы милые сплетаются ветвями. Но тщетно все! Час гибели пробил! И ветер яростный тяжелыми крылами Две розы юные безжалостно сломил!.. Исчезло все, что сердце здесь любило, Что путника ласкало жадный взор! И солнце светлое, поднявшись из-за гор, Холодный гроб красавиц осветило! Но волны озера не скрыли их в водах: Шумя прозрачными крылами, Они несли сирот на пенистых хребтах И окропляли их жемчужными слезами. Они плывут!.. Повито трауром, как факел погребальный, Светило дня бросает луч прощальный, Как бы преследуя, в последний их приют. Но силы бури не слабеют: Леса шумят, песок летит, Вран черный жалобно кричит, И волны озера белеют. Они плывут! За валом вал Бежит шумящею грядою И вот, как запад догорал, К пустому острову прибило их волною, И ветер белыми песками закидал!.. О, что с тобой, певец весенних дней? Кому твои серебряные трели? Ты должен поменять волшебный блеск полей На мрачные леса, на гробовые ели. Никем не знаемый, ты станешь изнывать В немой глуши уединенья И в песнях жалобных лесам передавать Твою тоску, твои мученья. Но кто придет послушать песнь твою, Кто затаит в груди пленительные звуки? И голос твой замрет в порывах тяжких муки, И ветер разнесет их бледную струю! Наутро стихну ли порывы грозной бури; Спокойно озеро; не тронется листок; И царь светил восходит на восток, Лия пурпурный блеск и пламень по лазури; Сверкает искрами песок; Горит алмазами кудрявая береза, И темный бор златым осветился венцом. Но на холме береговом Цветет одна сиротка роза! Спасенная под гибельной грозой Крылом хранителя, отныне Она одна своей пленительной красой Манит взор путника, заблудшего в пустыне, И украшает холм родной!

70

Семейство роз. Элегия (с. 111). Впервые — Летопись факультетов на 1835 год, изданная в двух книгах А. Галичем и В. Плаксиным, кн. 1. Спб., 1835 (цензурное разрешение — 30 апреля 1835) с сокращениями. Полностью — Библиотека для чтения, 1835, т. 13.

71

Борей — по греческой мифологии, холодный северный ветер.

72

Перун — здесь: гром.

1835

ПРОЩАНИЕ С ПЕТЕРБУРГОМ [73]

Сокрылось солнце за Невою, Роскошно розами горя… В последний раз передо мною Горишь ты, невская заря! В последний раз в тоске глубокой Я твой приветствую восход: На небе родины далекой Меня другое солнце ждет. О, не скрывай, заря, так рано Волшебный блеск твоих лучей Во мгле вечернего тумана, Во тьме безмесячных ночей! О, дай насытить взор прощальный Твоим живительным огнем, Горящим в синеве хрустальной Блестящим радужным венцом!.. Но нет! Румяный блеск слабеет Зари вечерней; вслед за ней Печальный сумрак хладом веет И тушит зарево огней. Сквозь ткани ночи гробовые На недоступных высотах Мелькают искры золотые, — И небо в огненных цветах. И стихнул ветер в снежном поле, И спит престольный град царя… О, не видать тебя мне боле, Святая невская заря! Ты вновь оденешь запад хладный Огнями вечера; но, ах! Не для меня их свет отрадный Заблещет в розовых венцах. Не для меня! В стране далекой, Питомец бурей и снегов, Блуждать я буду одинокой В глуши подоблачных лесов. Прими последнее прощанье!.. . . . . . . . Прости и ты, о град державный, Твердыня северных морей, Венец отчизны православной, Жилище пышное царей, Петра могучее творенье! О, кто б в великую борьбу, Кто б угадал твое рожденье, Твою высокую судьбу? Под шумом бурь грозы военной, По гласу мощному Петра, В лесах страны иноплеменной Воздвиглась русская гора, На ней воссел орел двуглавый, И клик победный огласил [74] Поля пустынные Полтавы И груды вражеских могил. И вновь бедой неотвратимой Над дерзким галлом [75] прошумел, — И пал во прах непобедимый, И мир свободой воскипел! О, сколько доблестных деяний Вписала северная сталь В дневник твоих воспоминаний, В твою гранитную скрижаль! В твоих священных храмах веют Народной славой знамена, И на гробах твоих светлеют Героев русских имена. Вот он — зиждитель твой чудесный, Твой, полунощный Прометей [76] ! Но тот похитил огнь небесный, А твой носил в душе своей… Россия при дверях могилы, Ее держал татарский сон. Явился Петр, — и в мертвы жилы Дыханье жизни вдунул он. Она восстала, Русь святая, Могуща, радостна, светла И, юной жизнью расцветая, Годами веки протекла!.. Зари чудесного рожденья В тебе блеснул вначале свет; Ты был предтечей воскресенья И первым вестником побед! Летами юный, ветхий славой, Величья русского залог, Прости, Петрополь величавый, Невы державный полубог! Цвети под радужным сияньем Твоей блистательной весны И услаждай воспоминаньем Поэта сумрачные сны!

73

Прощание с Петербургом (с. 117). Впервые — Библиотека для чтения, 1835, т. 9. Связано с ожиданием отъезда в Тобольск после окончания университета.

74

«И клик победный огласил Поля пустынные Полтавы…» — Речь идет о битве со шведами под Полтавой в 1709 году, переломном сражении в Северной войне 1700–1721 годов. Русская армия под командованием Петра I разгромила шведскую армию Карла XII.

75

Дерзкий галл — французский император Наполеон Бонапарт (1769–1821).

76

Прометей — в греческой мифологии титан, похитивший у богов с Олимпа огонь и передавший его людям.

1835

ПОСЛАНИЕ К ДРУГУ [77]

Мой друг! Куда, в какие воды Тебе послать святой привет Любви и братства и свободы: Туда ль, где дышит новый свет С своими древними красами? Или туда, в разбег морей, Где небо сходится с волнами Над грудью гордых кораблей? Но где б ты ни был, я повсюду Тебя душой моей найду, Незримо в мысль твою войду, И говорить с тобою буду. О, ты поймешь меня, мой брат, Мой милый спутник до могилы! Пусть эти речи не блестят Разливом пламени и силы; Пускай не звучные, оне Не ослепят судей искусства. Зачем? Созревши в тишине, На ниве огненного чувства, Они чуждаются прикрас. Плод жаркий внутренних страданий, — Его ли вынесть на показ, Одетый в жемчуг и алмаз? Мой друг и спутник! Дай мне руку! Я припаду на грудь твою И всю болезнь, всю сердца муку Тебе я в душу перелью! Рожденный в недрах непогоды, В краю туманов и снегов, Питомец северной природы И горя тягостных оков, — Я был приветствован метелью, Я встречен дряхлою зимой, И над младенческой постелью Кружился вихорь снеговой. Мой первый слух был — вой бурана; Мой первый взор был грустный взор На льдистый берег океана, На снежный горб высоких гор. С приветом горестным рожденья Уж было в грудь заранено Непостижимого мученья Неистребимое зерно. Везде я видел мрак и тени В моих младенческих мечтах: Внутри — несвязной рой видений, Снаружи — гробы на гробах. Чредой стекали в вечность годы; Светлело что-то впереди, И чувство жизни и свободы Забилось трепетно в груди. Я полюбил людей как братии, Природу — как родную мать, И в жаркий круг моих объятий Хотел живое все созвать. Но люди……….. Мне тяжек был мой первый опыт. Но я их ненависть забыл, И, заглушая сердца ропот, Я вновь их в брате полюбил. И все, что сердцу было ново, Что вновь являлося очам, Делил я с братом пополам [78] . И недоверчивый, суровый, Он оценил меня. Со мной Он не скрывал своей природы, Горя прекрасною душой При звуках, славы и свободы, Но мне доверил тайну сил Души-волкана; он открыл Мне лучшие свои желанья, Свои заветные мечты, И цель — по терниям страданья — В лучах небесной красоты. Не зная лучшего закона, Как чести, славы и добра, Он рос при имени Петра, Горел на звук Наполеона. Как часто в пламенных мечтах Он улетал на берег дальный [79] , Где спит воитель колоссальный В венцах победы и в цепях. О, если б видел ты мгновенье, Когда бесстрашных твердый строй Шагал с музыкой боевой! Он весь был жизнь! Весь вдохновенье! Прикован к месту, он дрожал; Глаза сверкали пылом боя… Казалось, славный дух героя Над ним невидимо летал! Но он угас во цвете силы; И с ним угасла жизнь моя. И в мраке братния могилы Зарыл заветное все я. Я охладел к святым призваньям; Моя измученная грудь Жила еще одним желаньем — Скорее с братом отдохнуть. Но дух отца напомнил слово — Завет последний бытия; Я возвратился к жизни снова… Но что за жизнь была моя! Привязан к персти силой крови, — Любовью матери моей, Я рвался в небо, в край любови, В обитель тихую теней. Но мне отказано в желаньи, Я должен мучиться и жить И дорогой ценой страданья Грех малодушья искупить. Я измирал на язвах муки И голос сердца заглушал. О, как тогда в святые звуки Я перелить его желал! Но для чего? Кому б поверил Святую исповедь души? Кто б из чужих ее измерил?.. Один, в полуночной тиши, Склонясь к холодному сголовью, Я, безнадежный, плакал кровью, И раны сердца раздирал. Любить кого б любовью вечной — Вот то, чего я так искал, За что бы жизнь мою я дал На муки жизни бесконечной. Любовь! Любовь! Страданья цвет! Венец страстей! Души светило! Кому б ты сердца не открыла, Не облекла его во свет? Я все бы отдал — жизнь и славу, Лишь бы из чаши бытия Вкусить блаженство и отраву В струях волшебного питья. Но годы идут без возврата, Напрасно сердце я зову; И может быть, до дней заката Я жизнь бесстрастно отживу. Один, с сердечною тоскою, По тернам долгого пути, Нигде главы не успокою На розах пламенной груди. Пойду, бесстрастный, одиноко, Железом душу окую И пламень неба я глубоко В пустыне сердца затаю. А как бы мог любить я!.. Силы Небес и ада и земли От первой искры до могилы Ее бы вырвать не могли! О, нет! И самый смерти камень И холод мертвенный могил Не угасили б жаркий пламень: И там бы я ее любил!.. Но что в мечтаньях? Эти грезы, Души желающей поток, Не осушат мне сердца слезы, — Я все средь мира одинок!.. Но прочь укор на жизнь, на веру! Правдив всевышнего закон! Я за любовь, мой друг, чрез меру Твоею дружбой награжден. Я буду жить. Две славных цели Священный день для нас открыл. Желанья снова закипели; Твой голос сердце пробудил. Я вновь на празднике природы; Я снова вынесу на свет Мои

младенческие годы . . . . . . . И силы юношеских лет. Мой друг! Мой брат! С тобой повсюду! На жизнь, на смерть и на судьбу! Я славно биться с роком буду И славно петь мою борьбу. Не утомлен, пойду я смело, Куда мне рок велит идти — На наше творческое дело, И горе ставшим на пути!.. И там, одеянный лучами, Венец сияющий сниму, И вновь с любовью и слезами Весь мир, как брата, обниму.

77

Послание к другу (с. 120). Впервые — Библиотека для чтения, 1836, т. 16.

Рассматривалось как программное произведение самим автором и многими критиками. Посвящено К. И. Тимковскому, находящемуся в Русской Америке.

78

«Делил я с братом пополам…» — П. П. Ершов очень любил своего брата Николая (1814–1834), они были неразлучны, вместе учились в гимназии, а затем в Петербургском университете (Николай — на математическом факультете, ему прочили блестящее будущее ученого).

79

«Он улетал на берег дальний…» — Имеется в виду остров Святой Елены, куда был сослан Наполеон.

1836

КТО ОН? [80]

Он силен — как буря Алтая, Он мягок — как влага речная, Он тверд — как гранит вековой, Он вьется ручьем серебристым, Он брызжет фонтаном огнистым, Он льется кипучей рекой. Он гибок — как трость молодая, Он крепок — как сталь вороная, Он звучен — как яростный гром, Он рыщет медведем косматым, Он скачет оленем рогатым, Он реет под тучи орлом. Он сладок — как девы лобзанья, Он томен — как вздох ожиданья, Он нежен — как голос любви, Он блещет сияньем лазури, Он дышит дыханием бури, Он свищет посвистом Ильи. Он легок — как ветер пустынный, Он тяжек — как меч славянина, Он быстр — как налет казака. В нем гений полночной державы… О, где вы, наперсники славы? Гремите!.. Вам внемлют века!

80

Кто он? (с. 126). Впервые — Современник, 1837, т. 6. Это был специальный номер журнала, посвященный памяти А. С. Пушкина.

1837

ЗЕЛЕНЫЙ ЦВЕТ [81]

Прелестно небо голубое, Из вод истканное творцом. Пространным, блещущим шатром Оно простерто над землею. Все так! Но мне милей Зеленый цвет полей. Прелестна роза Кашемира [82] ! Весной, в безмолвии ночей, Поет любовь ей соловей При тихом веянье зефира. Все так! Но мне милей Зеленый цвет полей. Прелестны бледно-сини воды! В кристалле их — и свод небес, И дремлющий в прохладе лес, И блеск весенния природы. Все так! Но мне милей Зеленый цвет полей. Прелестна лилия долины! В одежде брачныя четы, Как кроткий ангел красоты, Цветет в пустынях Палестины. Все так! Но мне милей Зеленый цвет полей. Прелестны жатвы полевые! При ярких солнечных лучах Они волнуются в полях, Как будто волны золотые. Все так! Но мне милей Зеленый цвет полей.

81

Зеленый цвет (с. 127). Впервые — Современник, 1837, т. 7. Зеленый цвет — символ надежды.

82

Кашемир (Кашмир) — область в Индии, славящаяся долинами роз.

1837 (?)

КОЛЬЦО С БИРЮЗОЮ

Камень милый, бирюзовый, Ненаглядный цвет очей! Ах, зачем, мой милый камень, Ты безвременно потух? Я тебя ли не лелеял? Я тебя ли не берег? Что ж по-прежнему не светишь? Что не радуешь очей? Ах, я слышу, ах, я знаю, Милый камень, твой ответ: «Скоро, скоро нас оставит Незабвенный ангел наш. Свет очей ее небесных Освещал меня собой И дыханье уст прелестных Оживляло красотой!» Ты померкни, ты потускни, Камень милый, дорогой! Расколися, разломися, Ты — заветное кольцо! Что мне кольца, что мне камни, Если нет со мной ее? С ней и радость, с ней и счастье! Без нее мне жизнь не в жизнь!

1837

МУЗЫКА [83]

Как небо южного восхода Волшебный храм горит в огнях. Бегут, спешат толпы народа… «Роберт! Роберт!» — у всех в устах. Вхожу. Разлив и тьмы и света. В каком-то дыме золотом Богини невского паркета Роскошным зыблются венком. Вот подан знак. Как моря волны, Как голос мрака гробовой, Звук Мейербера, тайны полный, Прошел над внемлющей толпой. Всё в слух! Могильное молчанье Как гений над толпой парит; В каком-то мрачном ожиданьи Душа томится и кипит. И ткется звуков ткань густая, И жарким облаком свилась; По ней, прерывисто сверкая, Трель огневая пронеслась. Не так ли в мраке непогоды, Огонь по ребрам туч лия, Скользит зубчатый меч природы — Молниеносная струя! Мир чудесный! Мир мечтанья! Рай земной небесных муз! Чувств и звуков сочетанье В гармонический союз! Лейтесь, лейтесь, неба звуки! Как отрадно в вас мечтать! И в томленьях сладкой муки Умирать и оживать! Как отрадно в этом море Волн гармонии живых Забывать земное горе И задумываться в них! Улетать за вольным звуком В область рая и чудес, И проникнуть жадным слухом На гармонию небес! Упиваться их дыханьем, Звучный бисер их ловить, И на вспаханной страданьем Ниве сердца хоронить! Звуки ноют, звуки стонут, Воплем чувства душу рвут, То в гармонии потонут, То в мелодии замрут… Вдруг по взмаху чародея Светлых звуков легкий рой, Золотой мотив лелея, Хлынул звонкою волной. То совьются в ожерелье, То раскинутся в лучах, То рассыпчатою трелью Задрожат на высотах. Блещут молнии зарями На аккордов мрачных сонм И, осыпав всех цветами, Исчезают легким сном… Слыша звуки, я порою У небес молю благих Засыпать под их игрою И проснуться вновь для них.

83

Музыка (с. 130). Впервые — Библиотека для чтения, 1840, т. 40. Описано впечатление от первой оперы, поставленной с русскими певцами на петербургской казенной сцене, — «Роберт-Дьявол» Дж. Мейербера (премьера — 14 декабря 1834). Видимо, Ершов был на одном из первых премьерных представлений.

1837

К ДРУЗЬЯМ [84]

Други, други! Не корите Вы укорами меня! Потерпите, подождите Воскресительного дня. Он проглянет — вновь проснется Сердце в сладкой тишине, Встрепенется, разовьется Вольной пташкой в вышине. С красным солнцем в небо снова Устремит оно полет И в час утра золотова В сладкой песне расцветет. Мир господен так чудесен! Так отраден вольный путь! Сколько зерен звучных песен Западет тогда мне в грудь! Я восторгом их обвею, Слез струями напою, Жарким чувством их согрею, В русской песне разолью. И на звук их отзовется Сердце юноши тоской, Грудь девицы всколыхнется, Стают очи под слезой.

84

Друзьям («Други, други! Не корите…») (с. 133). Впервые — Альманах на 1838 год, изданный В. Владиславлевым. Спб., 1838 (цензурное разрешение — 17 декабря 1837). Ответ петербургским друзьям, упрекавшим Ершова в творческой бездеятельности.

1837

ВОПРОС [85]

Поэт ли тот, кто с первых дней созданья Зерно небес в душе своей открыл, И как залог верховного призванья Его в груди заботливо хранил? Кто меж людей душой уединялся, Кто вкруг себя мир целый собирал; Кто мыслию до неба возвышался И пред творцом во прах себя смирял? Поэт ли тот, кто с чудною природой Святой союз из детства заключил; Связал себя разумною свободой И мир и дух созданью покорил? Кто воспитал в душе святые чувства, К прекрасному любовию дышал; Кто в области небесного искусства Умел найти свой светлый идеал? Поэт ли тот, кто всюду во вселенной Дух божий — жизнь таинственно прозрел, Связал с собой и думой вдохновенной Живую мысль на всем напечатлел? Кто тайные творения скрижали, Не мудрствуя, с любовию читал; Кого земля и небо вдохновляли, Кто жизнь с мечтой невольно сочетал? Поэт ли тот, кто нить живых сказаний На хартии [86] сочувственно следил; Кто разгадал хаос бытописаний И опытом себя обогатил? Кто над рекой кипевших поколений, В глухой борьбе народов и веков, В волнах огня, и крови, и смятений, — Провидел перст правителя миров? Поэт ли тот, кто светлыми мечтами Волшебный мир в душе своей явил, Согрел его и чувством и страстями, И мыслию высокой оживил? Кто пред мечтой младенцем умилялся, Кто на нее с любовию взирал; Кто пред своим созданьем преклонялся И радостно в восторге замирал? Поэт ли тот, кто с каждой каплей крови Любовь в себя чистейшую приял; Кто и живет и дышит для любови, Чья жизнь — любви божественный фиал? Кто все готов отдать без воздаянья, И счастье дней безжалостно разбить, Лишь только бы под иглами страданья Свою мечту прекрасную любить? Поэт ли тот, кто, в людях сиротея, Отвергнутый, их в сердце не забыл; Кто разделял терзанья Прометея, И для кого скалой мир этот был? Кто, скованный ничтожества цепями, Умел сберечь венец души своей; Кто у судьбы под острыми когтями Не изменил призванью первых дней? Поэт ли тот, кто холод отверженья Небесною любовью превозмог, Врагам принес прекрасные виденья, Себе же взял терновый лишь венок? Кто не искал людских рукоплесканий; Своей мечте цены не положил И в чувстве лишь возвышенных созданий Себе и им награду находил? Пусть судит мир! Наследник благодати — Пророк ли он, иль странник на земле? Горит ли знак божественной печати На пасмурном, мыслительном челе? Пусть судит он! — Но если мир лукавый, Сорвав себе видений лучший свет, Лишит его и имени и славы, Пускай решит: кто ж он — его Поэт?

85

Вопрос (с. 134). Впервые — Библиотека для чтения, 1838, т. 30.

86

Хартия — старинная рукопись.

1837, август

К МУЗЕ [87]

Прошла чреда душевного недуга; Восходит солнце прежних дней. Опять я твой, небесная подруга Счастливой юности моей! Опять я твой! Опять тебя зову я! Покой виновный мой забудь, И светлый день прощенья торжествуя, Благослови мой новый путь! Я помню дни, когда вдали от света Беспечно жизнь моя текла, Явилась ты с улыбкою привета И огнь небес мне в грудь влила. И вспыхнул он в младенческом мечтаньи, В неясных грезах, в чудных снах, И полных чувств живое излиянье — Речь мерная дрожала на устах. Рассеянно, с улыбкою спокойной, Я слушал прозы склад простой, Но весело, внимая тени стройной, Я хлопал в такт ребяческой рукой. Пришла пора, и юноша счастливый Узнал, что крылося в сердечной глубине; Я лиру взял рукой нетерпеливой, И первый звук ответил чудно мне. О, кто опишет наслажденье При первом чувстве силы в нас! Забилось сердце в восхищеньи И слезы брызнули из глаз! «Он твой — весь этот мир прекрасный! Бери его и в звуках отражай! Ты сильный царь! С улыбкою всевластной Сердцами всех повелевай!» Внимая гордому сознанью, Послушный звук со струн летел, И речь лилась цветущей тканью, И вдохновеньем взор горел. Я жил надеждами богатый… Как вдруг, точа весь яд земли, Явились горькие утраты [88] И в траур струны облекли. Напрасно в дни моей печали Срывал я с них веселый звук: Они про гибель мне звучали, И лира падала из рук. Прощайте ж, гордые мечтанья!.. И я цевницу [89] положил Со стоном сжатого страданья На свежий дерн родных могил. Минули дни сердечной муки; Вздохнул я вольно в тишине. Но прежних дней живые звуки Мечтались мне в неясном сне. И вдруг — в венце высокого смиренья, Блистая тихою, пленительной красой, Как светлый ангел утешенья, Она явилась предо мной! Простой покров земной печали Ее воздушный стан смыкал; Уста любовию дышали И взор блаженство источал. И был тот взор — одно мгновенье, Блеснувший луч, мелькнувший сон; Но сколько в душу наслажденья, Но сколько жизни пролил он! . . . . . . . . Прошла чреда душевного недуга; Восходит солнце новых дней. Опять я твой, небесная подруга Счастливой юности моей! Сойди ж ко мне! Обвей твоим дыханьем! Согрей меня небесной теплотой! Взволнуй мне грудь святым очарованьем! Я снова твой! Я снова твой! Я вновь беру забытую цевницу, Венком из роз, ликуя, обовью, И буду петь мою денницу, Мою звезду, любовь мою! Об ней одной с зарей востока В душе молитву засвечу, И, засыпая сном глубоко, Ее я имя прошепчу. И верю я, невинные желанья Мои исполнятся вполне: Когда-нибудь в ночном мечтаньи Мой ангел вновь предстанет мне. А может быть (сказать робею), Мой жаркий стих к ней долетит, И звук души, внушенный ею, В ее душе заговорит. И грудь поднимется высоко, И мглой покроются глаза, И на щеке, как перл востока, Блеснет нежданная слеза!..

87

К музе (с. 137). Впервые — Утренняя заря. Альманах на 1839 год, изданный В. Владиславлевым. Спб., 1839 (цензурное разрешение — 15 ноября 1838). Этим стихотворением открывается цикл лирических произведений, посвященных первой жене поэта — Серафиме Александровне Лещевой, урожденной Протопоповой, вдове полевого инженера-полковника Н. Лещева.

88

«Явились горькие утраты…» — Имеется в виду смерть родных — отца П. И. Ершова (1834), брата Николая (1834) и матери Е. В. Ершовой, урожденной Пиленковой (1838).

89

Цевница — старинный музыкальный инструмент.