Стихотворения

Браун Николай Леопольдович

1933

Язык

Говорить человеческим языком! Это значит веками на брюхе, ползком Продираться, мыча, как мычат скоты, Сквозь тюремные заросли немоты, Чуять солнца нагревы на отмелях плеч, Видеть мир молодой, звероногий, рычащий, Слушать птичью прищелкивающую речь И уже презирать ее дикий, неумный образчик, И, с трудом подымая, впервой, кувырком Выносить, открывать, разворачивать гром — Говорить человеческим языком! Это вырасти разом на сотню голов, Это стать укротителем твари мычащей. Это выйти к словам: «птицелов», «рыболов», «зверолов». Это взять, как хозяйство, и реки, и горы, и чащи. Это выйти к толпе, тишину водворив. Это врыться в подполье, где слово, как взрыв, Чтобы, мир перестраивая, как дом, Говорить человеческим языком! И, взывая к любимой сквозь тысячи мук, От заумных «ау!» вырастая в двусложное «слушай!», Все, что на сердце ляжет, за звуком звук, Перегнать в речевую гортанную душу. И затягивать песню, печалью туманя глаза, И до самых низин обойти эту землю и вызнать, И запомнить, как реки поют, как яреет гроза, Как ревут города, —

и сложить это в повесть о жизни. И войти в эту повесть, где каждый параграф весом, И не сдаться ни смерти, ни злобе поденной, И печатной страницей открыться потом, И в руках у потомков, еще не рожденных, Говорить человеческим языком!

1933

Рождение портрета

Анатолию Яр — Кравченко

В последний раз он осмотрел подрамник, Он постучал рукой, как браковщик, В натянутое чуть ли не до треска, Певучее, как бубен, полотно. И он вошел, как в облако, где вещи В туманной влаге тонут без лица. Он двинулся на них — и уголь свистом Березовым запел на полотне. Он уголь тряс, и щупал очертанья, И щурил глаз, и подымал из тьмы Углов, и ромбов, и кругов обломки, И выносил, и в новый сноп вязал. Он выжал краски плотными холмами, Они сияли косной красотой: Деревья, небо, камни, люди, лица, — Характеры сырьем лежали в них. И сразу мир заговорил, защелкал, Заполыхал загадкой глаз, и губ, И лба, и рук того, кто истуканом, Захлопнув жизнь, маячил перед ним. Расставив ноги, нюхом следопыта Озера глаз, холмы бровей и лба, Пустыни щек он обошел, облазил И за мазком вытягивал мазок. Еще, еще, пошли, перекликаясь, Цветной ордой и вдоль и поперек, Теряя тон, и злясь, и добывая Чужую жизнь из-под семи замков. Там где-то детство хлопало в ладоши, За материнский пряталось подол, Играло в рюхи, в отрочество лезло, Вытягивалось, юностью горя. Там выли страсти голосами бури, Души и дел бежала кривизна, Там наливались мудрости железом Тупого лба упрямые бугры. Он день за днем тянул все новый поиск, И вдруг во сне вскрывал неправоту Иных частей, бежал — и мастихином Сдирал уже подсохший кривотолк. И день за днем располагался хаос, Густел, и цвел, и открывал лицо, Летала кисть — и, наконец, последний Пробег легчайший. И отпрянул он. И перед ним, на все открытый створки, Гремел квадрат. И это жизнь была. И это все. Осталось только — подпись, Палитры грязь, да тяжесть рук, да грусть.

1933

Тютчев

О рьяный конь, о конь

морской,

С бледно-зеленой гривой!

Ф. Тютчев

Куда вы? Стоп! Назад, морские кони! Назад! В конюшню! К Тютчеву! В стихи! Он конюх ваш на первом перегоне, Он вызвал вас из водяной трухи. Так создают богов. И так играют дети. Он был ребенком, с богом на губах. Он создал вас — и вот уже столетье Пасетесь вы на водяных лугах. Сто лет вы бьетесь выпрыгнуть из плена, Он обманул вас, темный следопыт! Вы только пыль пучин, слепая пена, И нет ни грив, ни торсов, ни копыт. Он обманул себя, когда сквозь хаос Уйти хотел в «элизиум теней», И тенью дыма жизнь ему казалась, И тем звала и мучила сильней. Что проку вам пустую гнать погоню? И я хлещу вас по глазам — назад! В стихи, туда, где спит ваш первый конюх, Неверный бог и знатный дипломат!

1934

Друзьям

Пылать свечой, как сто свечей! Сгорать костром! А много ли Пробьется нас, живых лучей, От мертвых душ, сквозь жуть ночей, К живому сердцу Гоголя? Идем и тычемся — кроты! Дугой — пророки — горбимся! Жрецы куриной слепоты, Подножной травкой красоты, Поджав копытца, кормимся! А наша речь? Ее река Лежит ленивой сыростью. Она глуха, она дика, Как колокол без языка, А ей в века бы вырасти! И что нам жаться к берегам, Визжать слепой уключиной? Из ветерка бы — в ураган, Из ручейка бы — в океан, Да с грозами, да с тучами! Сиять лучом, как сто лучей! Сгореть, но сердце вынести, Но в сонной дикости вещей, Сквозь одиночество ночей В большое солнце вырасти!

1934

Песня о Лебяжьей канавке

По Лебяжьей по канавке, По небесной синеве, Тихо весла поднимая, Лодка движется к Неве. Дети с бережка сбегают Побарахтаться в воде, Дети смотрят и не верят — Нету лебедя нигде! Опаляя город зноем, Ходит полдень молодой, Сада Летнего прохлада Пролетает над водой. Отсверкали, отгремели Поля Марсова грома, Этим полем проходила Революция сама. Годы славные далеко, Зацветают дерева… За Лебяжьей за канавкой Открывается Нева. На Лебяжьей на канавке Нету лебедя нигде, Белым лебедем проходит Только облако в воде.

1935

«Не словами бедными, скупыми…»

Не словами бедными, скупыми Говорить бы нынче о тебе, — Все сказать, назвать, придумать имя, Все, чем стала ты в моей судьбе. Не словами — облаком плывущим, Еле слышным шелестом ветвей, Свистом ветра, в море снасти рвущим, Воркованьем сизых голубей. Языком таким, которым в грозы Туча с тучей в небе говорят, Чтобы бились ливни, чтобы слезы, Чтобы дали вздрагивали в лад! Чтобы все цветы, деревья, травы О тебе сказали: вот весна! Чтоб твоей живительной отравой Вся земля была полонена! Чтобы звезды замерли, внимая Невозможной песне о тебе, Чтобы мог сказать я: «Дорогая, Вот что значишь ты в моей судьбе!»

1938

«Распрощаемся,

разойдемся…»

Распрощаемся, разойдемся, Не в разлуку, а навсегда. Разойдемся — и не вернемся, И не свидимся никогда. Никогда! Отпылают зори, И леса отшумят листвой. В дальней дали, как чайка в море, Затеряется голос твой, Затеряется облик милый, Не дотянешься, не дойдешь, Не докличешься. Все, что было, Только небылью назовешь. Только небылью! Все скитанья, По которым прошли с тобой, Все скитанья и все страданья — Крылья молний над головой. Так прощай же! Заря сгорает, Звезды в небе, дрожа, встают. Так прощаются, вдруг теряя То, что молодостью зовут, То, что в сердце горело, билось!.. Утро. Осень шумит листвой. Это все мне только приснилось — Ты покуда еще со мной.

1938

Пушкин

Он спал как будто. Песню ветра, Гремя заслонкой, вел камин. Висели звезды рядом где-то, Между оконных крестовин. Он сразу понял: осень, вечер, Деревня, ссылка. Он привстал На локоть. Вслушался: далече Запел бубенчик и пропал. Опять пропал! Опять хоть в спячку! Ни книг, ни писем, ни друзей… Вдруг слово первое враскачку Прошлось по комнате по всей. И, на ходу качая воздух, То легкой рысью, то в карьер, Шатая стены, окна, звезды, Обозначается размер. В его походке знаменитой Раздольем песенной тропы Восходят кованым копытом Четыре тяжкие стопы. Четыре солнца всходят разом, Четыре бубна в уши бьют, Четыре девы ясноглазых В четыре голоса поют. И песня льется, замирая, А в ней, чиста и глубока, То удаль русская без края, То злая русская тоска, Паром, скрипящий у причала, Полынь, репейник на полях И потерявшая начало, Вся в рытвинах и колеях, Дорога. Полосы косые На верстовых ее столбах И на шлагбаумах. Россия! Трактиры, галки на крестах, И деревянные деревни, И деревянные мосты. Россия, Русь в уборе древней, Живой навеки красоты! Душа изведала отрады Народных песен, скорбных дум, И глушь лесов, и гор громады, И ширь долин, и моря шум. Страна! Как сердцу в ней просторно И как в ней тесно для ума, Для вольности! Живые зерна В ней душит рабство и тюрьма. Уже друзей не досчитаться На перекличке. Черный год! Суровый год! И, может статься, Его уж близится черед?.. Писать! Слова идут, мужают И в строе песенном плывут, А звезды стены окружают И в окна свет неверный льют. Писать, писать — в стихах и в прозе, Писать! Не то сойдешь с ума… Вот-вот зима. Свежо. Морозит. Ужель еще, еще зима?

1939

Журавли

Пролетали журавли на север, К северным болотистым озерам. Длинным клином журавли летели И кричали голосом протяжным. А над ними плыли, отставая, Облака и таяли в лазури. Холоден еще апрельский ветер, Но уж солнце крылья пригревает. Впереди вожак, силен и зорок, Ровным махом воздух рассекая, Строй равняет и крылом могучим Сдерживает натиск торопливых. Так они летели. А под ними Шли поля, селенья и дороги, Шли леса в сквозной зеленой дымке, Половодьем набухали реки. И земли звучанье долетало: Топоры стучали, ржали кони, Петухи кричали, пели дети, И перекликались паровозы. И тянуло журавлей на север Жаркое весеннее томленье И заботы смутные о гнездах, О птенцах крикливых, тонконогих. Вдруг раздался звук внизу короткий: Не пастух кнутом пеньковым щелкнул, Не топор сорвался дровосека — Злая пуля устремилась к небу. Злая пуля злого человека К журавлиной стае устремилась И крыло тому, кто шел последним, Острием свинцовым перебила. И, внезапной болью обожженный, Он глаза от ужаса расширил, И взмахнул крылом, и покачнулся, И оно, как мертвое, повисло. И тогда в безумье, задыхаясь. Он крылом здоровым резал воздух, Но все выше уходило небо, А земля навстречу подымалась. И, ударив снизу жесткой глыбой, Вздрогнула и вдруг остановилась. И увидел он, как, строй нарушив, Ходит стая в высоте кругами, Кружит стая, брата окликает, Окликает, кличет за собою. Он ответил братьям слабым стоном И рванулся, и упал на землю. И когда опять он глянул в небо, Он увидел: тем же строем ровным Уходили сильные на север И все звали, звали за собою. Там озера в камышах и зори, А ему теперь уж не увидеть, Как по тем озерам ходит солнце, Как дрожат в затонах звезды неба. А ему не окликать подруги, Не хранить от ястреба гнездовье, Не летать за пищей по разводьям И птенцов не обучать полету. Но крылом своим, еще могучим, Но дыханьем жадным и глубоким, Всею кровью, что стучала в сердце, Всею болью — он не верил в гибель! Слишком громко север призывает, Так, что шея тянется к полету И в ушах посвистывает ветер!.. Пролетали журавли на север…

1940

«Все врозь: дома, дороги, руки…»

Все врозь: дома, дороги, руки… Нет, даже рук не дотянуть! Сквозь ночи долгие разлуки Дожить до встречи как-нибудь! Что встреча? Света приближенье, Вдруг озаряющее мрак. Что встреча? Горькое мгновенье, Невозвратимое никак. Пройдет — и вновь затихнут птицы, И снова тучи скроют высь. А навсегда не распроститься! А до конца не разойтись! И все гадаешь, все не знаешь — Где ты идешь? Кого ты ждешь? Кого улыбкой ты встречаешь? Кому ты руку подаешь? Когда б, как два крыла у птицы, Сошлись бы наши два пути! Мне над тобой бы так склониться, Так сердцем к сердцу подойти, Чтоб видел я тебя воочью Сквозь самый дальний перегон, Чтоб нам одной и той же ночью Один и тот же снился сон!