Стихотворения

Тряпкин Николай Иванович

(1978)

"Цены повышаются, цены повышаются, "

Цены повышаются, цены повышаются, Дорожает век. Цены повышаются, женщины ругаются И скребут сусек. Цены повышаются, облака снижаются, Дождик моросит. Облака снижаются, люди укрываются В свой домашний скит. Цены повышаются, двери запираются, Гавкает Трезор. Сумерки сгущаются, женщины пугаются, Смотрят из-под штор. Цены повышаются, цены повышаются… Маятник стучит… Кто-то появляется, кто-то приближается, За углом стоит.

(1981)

"Это было в ночи, под венцом из колючего света, "

Это было в ночи, под венцом из колючего света, Среди мертвых снегов, на одном из распутий моих Ты прости меня, Матушка, из того ль городка Назарета, За скитанья мои среди скорбных селений земных. Это было в полях — у глухого промерзшего стога, Это было в горах — у приморских завьюженных дюн… Ты прости меня, Матушка, породившая

Господа Бога, За ристанья мои и за то, что был горек и юн. Грохотала земля. И в ночах горизонты горели. Грохотали моря. И сновали огни батарей… Ты прости меня, Матушка, что играла на Божьей свирели И Дитя уносила — подальше от страшных людей! И грохлочет земля. И клокочут подземные своды. Это все еще — тут, на одном из распутий моих… Ты прости меня, Матушка, обрыдавшая веси и воды, Что рыдаешь опять среди мертвых становий людских. Проклинаю себя. И все страсти свои не приемлю. Это я колочусь в заповедные двери Твои. Ты прости меня, Матушка, освятившая грешную землю. За неверность мою. За великие кривды мои.

(1980)

РЕЗУЛЬТАТЫ

1. Экзотика мира сего — такая, брат, детская штука! Такой примитивный парик — экзотика мира сего! И даже романтики дым для зрелости, брат, не годится: Не слишком, брат, хитрая вещь — туману в глаза напустить. Из мухи выдуть слона иль страуса сделать блохою, — Пусть это забавно порой — не в этом соль мастерства. Предметы в натуре своей — вот высшая проба искусства, И чувства в своем естестве — вот радость для истинных муз! 2. А хотел бы я стать для себя летописцем смиренным, И закрыться в скиту. И возжечь, как и древле, лампаду, И сидеть, и писать, составляю правдивую повесть Про себя и других, и про все, что я знаю и помню. Ибо годы мои к той черте подошли заповедной. Где ни звона не нужно, ни стука, ни денег, ни славы… Затвориться б в ситу. И возжечь бы старинную свечку. За себя и других наконец помолиться желаю. 3. И вновь кричат: коль ты — поэт, прославь свою страну, и дом родной, и сельсовет, и бабку и жену. А ведь задача, милый мой, — Не в том, чтобы хвалить, А чтобы — взять фонарик свой И людям посветить.

(1981)

ПОДРАЖАНИЕ ЭККЛЕЗИАСТУ

1. Все на земле рождается, И все на земле кончается, И то, что было осмысленно, В бессмыслицу превращается. И вот она — суть конечная, И вот она — грусть извечная. Земля ты моя неустанная! Галактика наша Млечная! И если мы все рождаемся И с волей своей не справляемся, — Зачем же тогда к посмешищу Мы заново устремляемся? 2. Ты вышел из дома — все цитры звучали, Все дети твои и друзья ликовали, А в дом возвратился — и скорбь, и рыданья, И всю твою семью ведут на закланье. И видишь ты стол, оскверненный врагами, И видишь ты пол, что утоптан скотами, И видишь ты стены в моче и навозе И всю свою утварь в разбойном обозе. Крепись и мужайся и телом и духом. Не все ли под солнцем проносится пухом? И в славе почета, и в смраде бесчестья Да будет в руках твоих шест равновесья! 3. Ну кто из пастырей земли упреки мудрых переносит? Какие в мире короли Глупца на пир свой не попросят? Мудрец — он Богу самому Всю правду выложит, не скроет. (А тот по случаю сему А возгремит, и волком взвоет!) Зато глупец — известный жук: Он перед властью медом льется! А мед такой — хмельней наук, Поскольку славою зовется. 4. И видел я в земном своем скитанье — Во всех углах на всех путях земных — И свет ума, и полный мрак незнанья, И гибель добрых, и всевластье злых. И видел я, как подлость торжествует, И как неправда судит правоту, И как жрецы за глупость голосуют И тут же всласть целуют ей пяту. И проклял я все стогны человечьи, И в знойный прах зарылся от стыда. И под свистки холопского злоречья К своим трудам ушел я навсегда. 5. Суета сует, суета сует — И в сто тысяч раз и вовек. Только тьма и свет, только тьма и свет. Только звездный лед, только снег. Только тьма и свет, только зверий след Да песок пустынь у могил. Остальное все — суета сует, То. Что ты да я наблудил. И за годом год. И за родом род, И за тьмой веков — снова тьмы. Только звездный ход. Только с криком рот. Да песок пустынь. Да холмы.

(1982)

СТИХИ О БЕРЕЗОВОЙ РОЩЕ

Вячеславу Байбакову

Не идолы славы и мощи, Не цезарский пышный чертог — Пусть снится мне белая роща, А с ней голубой хуторок. Той рощи давно уже нету, Тот хутор навек позабыт. Но столько блаженного свету Мне память опять подарит! У нас деревенька стояла Всего лишь за вёрсту от них. И вся эта роща сияла Напротив окошек моих. Сияла листвой многосенной, Сияла стволами берез. И я этот свет несравненный Сквозь долгие годы пронес. От жизни беспутной и дикой Не раз он меня исцелял И детскою той

земляникой, И зеленью тех опахал. Доселе мне снится дорога Под сенью березовых глав. И веянье Господа Бога Дороже мне всяческих слав. Привет, межевая канава — Святейшего храма порог! И вдруг среди кущ, как застава, Звучал хуторской флюгерок. И снится мне белая гречка, Играющий пчелами сад, И то голубое крылечко, И тот голубой палисад. И ласковый свет новолунья Доселе струится в меня — И ты, хуторская певунья, Красивая тетка моя!.. Изыди же, злой искуситель, И всю свою смрадь уноси! Поскольку не спит Искупитель, Живущий у нас на Руси. Промчатся года лихолетий, Развеется пепел и дым, И снова мы выйдем, как дети, К березовым рощам своим. И снова проляжет дорога В тот белый сияющий храм. И веянье Господа Бога Промчится по всем клеверам… Не идолы славы и мощи, Не цезарский пышный чертог — Пусть снится мне белая роща, А с ней голубой хуторок.

ЖЕЛТЫЙ ТАЙФУН

Ах, ни горестных жалоб, ни смертной тоски! И не место раздорам и суетной злобе! Это просто запрыгали злые пески — И пошли танцевать над просторами Гоби, Из-под мертвых озер, из-под каменных дюн, Из-под горьких пластов раскаленного света Это каменный смерч! Это желтый тайфун! Это злобные духи завыли с Тибета. Где ты, ласковый свет сунгурийской зари? Где вы, красные маки на рейдах Кантона? Закружился песок над волной Уссури, Над высокой звездой боевого кордона. Закрывай же ладонями эту строфу И не дрогни под гулом сыпучего шквала! Это мудрый Конфуций и скорбный Ду Фу Голосят под прыжком Огневого Шакала. Это ходят, кружат, завывают пески Над Великой стеной и по скверам Харбина. Ах, ни горестных жалоб, ни смертной тоски! Да святится в руке твоей щит паладина!

МЕЛОДИЯ ВЫСОТНЫХ ПУСТЫНЬ

Над сушей и морем,

По звездам и зорям…

Шелли

Как детская песня, как дым над трубой, Как дым над трубой. Душа улетает в покой голубой В покой голубой, — К далекому свету, к тому ли лучу И песня уходит, и сам я лечу, За ними лечу. Сверкают антенны, плывут облака, Плывут облака. Земля под ногами — так далека! И так далека! Душа улетает в мерцающий свет — И нету своих, и чужих уже нет: Мерцающий свет! За тучкою тучка — дорогой своей, Дорогой своей, Как белое стадо гусей-лебедей, Гусей-лебедей, За остовом белым другой островок… И сам я мерцаю, как белый дымок, Как белый дымок. А в наших долинах курчавится хмель, Курчавится хмель. И я проходил там — веселый, как Лель, Горячий, как Лель. Зачем же теперь я в пустыне такой И сам проплываю, как тень, над собой, Как тень над собой? Родимой поле! Далекая мать! Забытая мать! Заблудшего сына верните опять, Пригрейте опять! И травами ночи, и птицами дня Из мертвого плена спасите меня, Раскуйте меня!.. За тучкою тучка — дорогой своей, Дорогой своей. А что мне сиянье бесплотных лучей, Бесплотных путей? Пусть ветер ударит, и гром запоет — И дух мой на землю дождем упадет, Дождем упадет!

"Когда Он был распятый и оплеванный, "

Когда Он был распятый и оплеванный, Уже воздет, И над Крестом горел исполосованный Закатный свет,— Народ приник к своим привалищам — За клином клин, А Он кричал с высокого ристалища — Почти один. Никто не знал, что у того Подножия, В грязи, в пыли, Склонилась Мать, Родительница Божия — Свеча земли. Кому повем тот полустон таинственный, Кому повем? “Прощаю всем, о Сыне Мой единственный, Прощаю всем”. А Он кричал, взывая к небу звездному — К судьбе Своей. И только Мать глотала Кровь железную С Его гвоздей. Промчались дни, прошли тысячелетия, В грязи, в пыли О Русь моя! Нетленное соцветие! Свеча земли! И тот же Крест — поруганный, оплеванный. И столько лет! А над Крестом горит исполосованный Закатный свет. Все тот же Крест… А ветерок порхающий — Сюда, ко мне; “Прости же всем, о Сыне Мой страдающий: Они во тьме!” Гляжу на Крест… Да сгинь ты, тьма проклятая! Умри, змея! О Русь моя! Не ты ли там — распятая? О Русь моя!.. Она молчит, воззревши к небу звездному В страде своей; И только сын глотает кровь железную С ее гвоздей.

ОБ АВТОРЕ

Лев Аннинский

НИКОЛАЙ ТРЯПКИН: "КРОВЬ ЖЕЛЕЗНАЯ…"

Из цикла

"Мальчики Державы"

Владимир БОНДАРЕНКО со Львом АННИНСКИМ

Детство пахнет травой, сеном, древесной стружкой: отец — столяр. Железо отдается в названии тверской деревни Саблино, смягченном тихим и мирным именем речки Старинки, но подкрепленном песнями только что завершившейся Гражданской войны. Близ Катуни "мой отец зарыл родного брата, срезанного саблей Колчака". "И отцовская сабля промчалась сквозь долы и кручи — и старинную волость сменила на мой сельсовет".

Поэт, рожденный в 1918 году, навсегда зачисляет себя в ровесники Советской власти; первые воспоминания: "земелька" наделов, веселые свадьбы, заливистые гармошки, летающие качели, "Ильичевы красные значки" на куртках, железный "Серп-Молоток", укрепленный отцом на трубе дома.

"Малиновые петлицы" тоже начеку: железная власть прикрывает Орленка от бандитов. Кулаки с обрезами прячутся в лесу. Подковы военкома цокают под окнами.

Железное поле, железный и праведный час. Железные травы звенят под ногами у нас. Железные своды над нами гудят на весу. Железное поле. А поле — в железном лесу.