Стихотворения

Клычков Сергей Антонович

МЕТЕЛЬ

По полям омертвелым, по долам, Не считая ни дней, ни недель, Словно ведьма широким подолом, Машет снегом лихая метель. Заметёны деревни, поселки, И в подлобьи сугробов — огни!.. И мужик к мужику — словно волки От нехватки и пьяной ругни!.. В эти рытвины, рвы и ухабы Все уложишь: и силу, и сыть!.. Уж на что терпеливые бабы, А и те разучились носить!.. Ну, а если и выпадет доля И не вызволит плод спорынья, Что же делать: не грех, коль не воля!.. Да и чем не купель полынья?.. Где ж тебе, наше хмурое небо, Возрастить среди этой пурги На березах печеные хлебы, На оторках осин — пироги?! А неплохо б для девок обновок, А для баб понавешать сластей… Потеплей да побольше одевок Для безродных глухих волостей!.. Пироги, опреснухи да пышки!.. Подставляй, поворачивай рот!.. Нет, не годен к такой шаромыжке, Непривычен

наш русский народ!.. Любит п о том он землю окапать, Десять раз одно дело начать За голодный кусок да за лапоть, За сургучную в праздник печать!.. И когда вдруг нежданно над лесом, Где в сокрытьи стоят алтари, Облаков раздерутся завесы,— Не поверишь в сиянье зари!.. Не поверишь и в звездную кику На макушке с высокой луной И пред ликом небесным от крика Изойдешь над родной стороной!.. И покажется бабой-кликушей У деревни согбенная ель, Погубившей невинную душу В эту долгую злую метель… Конец 1920-х годов (?)

«Я не видал давно Дубравны…»

…аз воздам…

Я не видал давно Дубравны, Своих Дубровок и Дубны, Померк ты, свете тихий славный, От юности хранивший сны!.. Упали древние покровы, И путь мой горек и суров… Найду ли я, вернувшись снова, В сохранности родимый кров?.. И хляби ринулись из тверди, И мир взметнулся на дыбы… Удержатся ль на крыше жерди Старухи матери-избы?.. И на божнице старой нашей Едва ль по-прежнему Христос, Склонившись, молится пред чашей В томленьи и сияньи слез?.. Я видел сон, что он с божницы, Где от лампады тишь и синь, Пред изначальным ликом жницы Ушел в скитания пустынь… Ушел в невиданном соблазне Начать путь испытанья вновь Не из боязни перед казнью, Но в страхе потерять любовь… Закрылся лик его тоскою В столетней копоти избы, Где пред лампадой и доскою Столетья гнулися горбы… Не мог, не мог же он столетья Под скрежетание цепей Мешать слова молитвы с плетью, Как с тучным колосом репей?! Пред жницей страшной и победной, Восставшей в пепле и крови, Не мог остаться плотник бедный Со словом мира и любви?!. И потому не для прельщенья, Но как исход и как залог К серпу оправданного мщенья Сложил он мирный молоток. Конец 1920-х годов (?)

«Есть в этом мире некий…»

Есть в этом мире некий Водитель вышних сил, Что движут к морю реки И к солнцу хор светил. Не знающий окрайны Пределов и дорог, Он держит, полный тайны, Луны ущербный рог. У ног его пастуший Кометы грозный кнут, Пред ним моря и суши Послушные текут. И шаг его неслышим, И лик его незрим, Но мы живем и дышим Дыханьем с ним одним. И зорко звезды числим, Как зерна в закрому, Но скрыт он и немыслим, По правде, никому. Мы числим и не верим, Что в числах смысл и толк, И снова рвем и мерим Небесный синий шелк. Но будет все понятно, Будь мудр ты или глуп, Когда проступят пятна У мертвых глаз и губ. И всяк его увидит, Скрываясь под исподь, Когда к земле отыдет Земная наша плоть. Январь 1930

СЛЕЗЫ

Горько плачет роза, в темень отряхая Липкие от слез ресницы лепестков… Что так горько, горько плачешь, золотая? Плачь же, плачь: я строго слезы сосчитаю, Разочтемся навсегда без дураков! Ни слезам я, ни словам давно не верю И навзрыд давно-давно не плакал сам, Хоть и знаю, что не плачут только звери, Что не плакать — это просто стыд и срам! Плачь же, друг мой, слез притворных не глотая, И не кутай шалью деланную дрожь… Как тебе я благодарен, золотая, За ребячество, дурачество… за ложь! Видишь: ведь и я хожу от двери к двери, И по правде: сам не знаю, как же быть? Ведь не плачут, ведь не плачут только звери… Как бы я хотел тебе, себе поверить, И поверив слову, снова полюбить! <1930>

«Не знаю, друг, с тоски ли, лени…»

Не знаю, друг, с тоски ли, лени Я о любви не говорю: Я лучше окна растворю — Как хорошо кусты сирени Чадят в дождливую зарю! Садись вот так: рука к руке, И на щеке, как на холстинке, Лежавшей долго в сундуке, Смешай с улыбкою морщинки: Ведь нет уж слова без заминки На позабытом языке! Да и о чем теперь нам спорить И говорить теперь о чем, Когда заискрилось в проборе?.. Мой милый друг, взгляни на зорю С ее торжественным лучом! Как хороши кусты сирени, Дорога, лес и пустыри В благословении зари!.. Положь мне руки на колени И ничего не говори Ни о любви, ни об измене! <1931>

«До

слез любя страну родную…»

До слез любя страну родную С ее простором зеленей, Я прожил жизнь свою, колдуя И плача песнею над ней. В сторожкой робости улыбок, В нахмуренности тяжких век, Я видел, как убог и хлибок, Как черен русский человек. С жестокой и суровой плотью, С душой, укрытой на запор, Сберег он от веков лохмотья Да синий взор свой, да топор. Уклад принес он из берлоги, В привычках перенял он рысь, И долго думал он о Боге, По вечеру нахмурясь в высь. В ночи ж, страшась болотных пугал, Засов приладив на двери, Повесил он икону в угол В напоминание зари. В напоминание и память О том, что изначальный свет Пролит был щедро над полями, Ему же и кончины нет. И пусть зовут меня каликой, Пусть высмеет меня юнец За складки пасмурного лика, За черный в копоти венец, И часто пусть теперь с божницы Свисает жидкий хвост узды, Не тот же ль синий свет ложится На половицы от звезды?! Не так же ль к избяному брусу Плывет, осиливши испуг, Как венчик, выброшенный в мусор, Луны печальный полукруг?! А разве луч, поникший с неба, Не древний колос из зерна?.. Черней, черней мужичьи хлебы, И ночь предвечная черна… И мир давно бы стал пустыней, Когда б невидимо для нас Не слит был этот сполох синий Глаз ночи и мужичьих глаз! И в этом сполохе зарницы, Быть может, облетая мир, На славу вызорят пшеницу Для всех, кто был убог и сир. И сядем мы в нетленных схимах, Все, кто от века наг и нищ, Вкусить щедрот неистощимых, Взошедших с древних пепелищ. Вот потому я Русь и славлю И в срок готов приять и снесть И глупый смех, и злую травлю, И гибели лихую весть! <1930>

"В поле холодно и сыро…"

В поле холодно и сыро, В небе вечный млечный сон, И над миром, как секира, Полумесяц занесен. Смерть в такую ночь колдует, Тени множа и кружа, И неслышно ветер дует К нам с иного рубежа. И дрожу я и бледнею, И темнеет голова, Но черчу я перед нею Заповедные, слова. Не страшусь я силы вражей, Хоть пуглив я, как сурок,— Вкруг меня стоят на страже Золотые пики строк. И когда по дальним лехам Промелькнет косая тень, Поневоле встретишь смехом Напоенный солнцем день. Зима 1930 — 1931

"Не мечтай о светлом чуде…"

Не мечтай о светлом чуде: Воскресения не будет! Ночь пришла, погаснул свет… Мир исчезнул… мира нет… Только в поле из-за леса За белесой серой мглой То ли люди, то ли бесы На земле и над землей… Разве ты не слышишь воя: Слава Богу, что нас двое! В этот темный, страшный час, Слава Богу: двое нас! Слава Богу, слава Богу, Двое, двое нас с тобой: Я — с дубиной у порога, Ты — с лампадой голубой! Зима 1930 — 1931

"Я с завистью гляжу, когда с лопатой…"

Я с завистью гляжу, когда с лопатой, Вскочивши на ноги чуть свет, Ободранный, худой, лохматый У дома возится сосед. Он устали в труде не знает: То с топором, а то с пилой, Зато в избе его витает Дух обогретый и жилой. Какая это радость! Счастье Какое в этой хлопотне! Пускай угрюмое ненастье Висит дерюгой на плетне, Пусть вьюга пляшет, как цыганка, Со свистом обегая кров: И дров на печь и на лежанку И сена хватит на коров — Спокойно можно спать ложиться С проконопаченным двором!— Вот мне бы так с пером сдружиться, Как он сдружился с топором. <1931>

"Как не любить румянец свежий…"

Варваре Клычковой

Как не любить румянец свежий И губ едва заметный пух, Но только с каждым днем все реже От них захватывает дух… Черней виденья с каждым годом И все безрадостнее явь: Как тягостна дорога бродом, Где надо бы бросаться вплавь! Сколь наша жизнь полна терзанья, Как до смешного коротка!.. И вот последнее признанье Срываю с кровью с языка! Пусть будет эта кровь залогом Судьбе с ее лихой игрой, Когда она в пути убогом Вновь брезжит розовой зарей!.. И пусть, как пахарь торопливый, Морщину тяжкую судьба Положит вперекос на ниву Глубоко вспаханного лба! Так старец, согнутые плечи Расправив и стуча клюкой. Виденью юности навстречу Спешит с протянутой рукой. И даже у ворот могилы, Скользя ладонью по холсту, Как бы лаская облик милый, Хватает жадно пустоту. Декабрь 1931 — 1932