Стиль модерн
Шрифт:
Он изобразил стреляющего солдата:
— Это было в конце семнадцатого, после Файи…
— Хватит!
— Что ни говорите, но раньше вы любили ее. Как и мы все. Как и Макс Лафитт. — Он помолчал и добавил: — Я, впрочем, никогда не думал, что это он ее убил. Там было что-то другое, не знаю, что именно. С этой девушкой связано много странного…
Стив не прерывал его. Его заинтересовала картина в духе фовизма: две отяжелевшие женщины с грустными лицами, — наверное, проститутки, — лежали на диване.
— Я куплю эту картину.
Как и
— Вы все так похожи, американцы! Вам нравятся только сцены в борделе!
— Вы тоже были падки до этого в прошлом. Вы ведь были другом старой куртизанки?
— Ах, Кардиналка! Верно. У вас хорошая память. Представьте, я этим немного горжусь. У нее один из лучших борделей в Париже. Она всегда мечтала об этом. Заведение носит ее имя. Это недалеко отсюда, но моей ноги там никогда не было — мне хватает моих клиенток. И потом эта клятва! Я ведь труслив. Неужели ваши американские друзья не говорили о ее заведении? Они без ума от него!
— Нет, — сказал Стив, продолжая рассматривать картины. — Я интересовался только живописью.
— Да, так все говорят. Значит, вам нравится именно эта?
Добрый час они торговались. Стив не был уступчив в делах, во всяком случае, не больше, чем Минко, который без устали разглагольствовал о тяжелых временах, налогах, пошлинах на алкоголь, на фортепиано — словом, использовал весь арсенал аргументов, предназначенных для изматывания клиента. Но Стив оказался сильнее: он добился, что Минко втрое снизил цену. Тем не менее тот, кажется, был удовлетворен, пересчитывая доллары.
Уже провожая Стива, Минко внезапно разволновался:
— Повторяю, Американец: я трус. Вы — первый, кого я снова увидел, и останетесь единственным, понимаете, единственным! Если что, я вас не знаю. Я вас не видел.
— Жаль! Я с удовольствием встретился бы с вами снова. Мой дом в Америке еще не обжит. Стены голые.
— Целый дом, — выдохнул Минко, — в таком случае…
Стив не дослушал — он уже был в лифте. От старой куртизанки, стоявшей, если он правильно помнил, пятой по списку, он надеялся получить новости о д’Эспрэ и, если повезет, узнать, где прячется недосягаемый Стеллио.
* * *
Своим успехом Кардиналка была обязана неукоснительному следованию традиции — это Стив понял еще у входа. Ее заведение находилось на узкой улочке и сохранило очарование старых домов свиданий, которое Стив успел вкусить, будучи авиатором. Скромный фасад, закрытые ставни — только красивый розовый шар давал прохожим понять, что здесь находится, и уже можно было представить в этом доме кровати под балдахином и вышитые простыни, умывальники, одетые в мрамор, лампы в форме тюльпанов.
Войдя в салон на нижнем этаже, Стив оценил комфорт старых буржуазных домов: рядом с пианино стояли кресла, обтянутые бархатом, круглые столики, накрытые скатертью. Правда, хозяйка добавила к ним элементы современного интерьера: огромный
Ах, Мессалина,
божественная дива,
какие нежные глаза,
мы от нее все без ума.
Девочки были во вкусе дня: с волосами, покрытыми перманентом, с нежными припудренными щеками, накрашенными губами, металлическими украшениями, с растерянным и вовсе не провоцирующим видом — эдакие поддельные инженю с вульгарным шиком высоко подхваченных шелковых чулок. Они ничем не отличались от светских женщин, тех, кого Стив видел на вчерашних торжествах. И он вспомнил предсказания Вентру, когда первый раз в жизни услышал слово вертихвостки.
Стив сразу попросил о встрече с Кардиналкой. Не без волнения он произнес свое имя, уверенный, что она его примет, хотя в былые времена оба не выносили друг друга. Кроме того, работая в мире удовольствий, она вполне могла быть связан-ной с Пепе де л’Альказаром.
Но Франция вернула ему вкус к жизни, а авантюра — это каждый раз заново ощутить, что можно ее и лишиться. Он не успел углубиться в эти размышления — в двери, обтянутой тканью с ромбовидными стежками, незаметно появился сгорбленный силуэт, подавая Стиву еле заметные знаки. Кардиналка согласилась его принять.
Она сидела за секретером перед большой бухгалтерской книгой, и он едва смог ее узнать, настолько она похудела, почти ссохлась. Но если в годы войны она упорно сохраняла пристрастие к легким и невесомым платьям, какие шли только Лиане и Файе, то сейчас потонула в одежде тучной женщины образца 1900 года со стоячим воротником и перламутровыми пуговицами. Сколько ей могло быть лет? Семьдесят, возможно, но больных и усталых семьдесят, и чтобы их забыть, она, как большинство стариков, отдала предпочтение одеждам лучших дней. Она подлатала себя под крыльями фиолетовой тафты, можно сказать, забальзамировалась еще до смерти под сиреневыми румянами, покрывающими ее морщины. Только глаза блестели вызывающе живо, а голос звучал твердо и высокомерно, не обременяя себя вступлениями:
— Ну что ж, Американец, вы, как я вижу, пришли не девочек навестить?
Она сразу узнала Стива. Он выдержал ее взгляд:
— Да, мадам, не совсем за этим. Впрочем, они очень милы. Поздравляю.
Она разразилась хохотом, еще более отрывистым, чем в Шармале, потом, как и тогда, стала ощупывать потоки своих драгоценных камней. За дверью слышались приглушенные звуки граммофона, снова наигрывающего вальс-мюзетт, воодушевленный хохот клиента.
— Как видите, я достигла, чего хотела. Заведение в отменном порядке. Я горжусь собой!