Стивен Эриксон Падение Света

Киницик Карбарн

Тайный любовник, радость прикосновений, удовольствие от тяжести тела в густой траве, далеко от матери. Сын, вольно играющий среди черных углей сгоревшей конюшни. Дети - вот видимые крики жизни, визгливые восторги, возможности и обещания.

"Его забрали у меня, увели с глаз. Он жил в душе, теперь там ничего нет. Пустота, лишенная жизни и любви. Лишенная, боюсь, даже надежды".

Разве дитя не дар матери? С детьми можно начать снова, сделаться иной, избежать обид и ран. Можно оживить мечты, передать их, играя в ладошки. Юность оглашает

мир эхом, несущимся к матери и позволяющим ей вернуться назад, ощутив горечь и сладость лучших мгновений, и это может стать истоком силы, защищенности вольной и вечной. Защищая дитя, мать словно защищает и себя, какой была в детстве.

Нельзя разрушать такие мосты.

Однако Сендалат думала о своей матери и ничего не чувствовала. "Нет моста. Она продала камни, один за другим, пока все мы не сели на одном блоке, шатком основании, очень высоком - высоту она считала более важной, нежели все иное, даже любовь.

Нерис Друкорлат, не отец ли украл у тебя всё? Его война? Его раны? Его смерть? Но Орфанталь был не твоим сыном, чтобы начать снова и всё исправить.

Он был моим".

Песня Прока сбилась и заглохла, ибо лекарь забыл слова. Ялад - ныне страж ворот - встал со стула около кухонной двери и набрал дров для очага. Она ответила на усталую улыбку своей, такого же сорта.

Домовые клинки располагались в каждой комнате, охраняли входы в личные покои. В некотором смысле абсурд. Девицы прячутся в укромных местах, однако Айвис заверил, что они могут выцарапать их в любое время. Но этот миг откладывается до возвращения лорда Драконуса. "И тем временем мы живем в страхе перед двумя испорченными девчонками".

Подкормив пламя, Ялад подсел к Сендалат и вытянул ноги.
– Приятное тепло, верно?

Прок нашел другую балладу, начав петь громко и энергически, качаясь на стуле в такт неслышимому музыкальному сопровождению; держащая пивную кружку рука вздымалась и опускалась, отмеряя ритм.

Ялад вздохнул, морщась.
– Никогда не удивлялись, миледи, почему столь многие наши песни лишь тоскуют по утраченному или тому, что и не было никогда нашим?

"Нет. Не так". – Наш славный лекарь, сир, не случайно выбирает наиболее звонкие песни, дабы командир Айвис не явился в самое неподходящее время, дав всем увидеть краску стыда на лице.

– Он был резок с вами, миледи. Вы наверняка поняли.

– Разумеется, но его резкость меня очаровала, страж ворот.

Ялад улыбнулся.
– От такого он совсем покраснеет.
– Сержант не спеша покачал головой.
– Айвис такой же старый,как я. Не ожидал увидеть в нем нерешительность. Ваши чары, миледи, сделали его юным... но нам, что служат под его началом, стало куда неуютнее.

– Я не хотела бы видеть, как подрывается его авторитет, - нахмурилась Сендалат.
– Посоветуйте же, если угодно, как бы мне приглушить свое очарование, если таковое вообще имеется.

– Не могу, миледи, - ответил Ялад, - да и ни один мужчина и помыслить не может об уничтожении таких природных

даров.

Она глядела, почти прикрыв глаза.
– Сир, вы отлично освоили придворные любезности. Или это не просто любезности?

– Нет, - возразил он.
– Я хорошо понимаю свое положение, и особенно ваше, миледи. Но мы переживаем очередное мрачное время, ища удовольствий где только можно.

Она не отводила взгляда.
– Завидую вашему здравомыслию, сержант. Если во мне есть очарование, то какое-то детское. Жизнь в убежище делает мелким внешний мир. Слишком часто невинность оказывается наивностью. Оказавшись выброшенным в большой мир, такое существо обнаруживает себя невежественным и потерянным.

– Ваши признания смущают меня, миледи.

Она повела рукой: - Чепуха. Я стояла на башне, следя за гибелью слишком многих мужчин и женщин. Никогда не думала, что война придет так близко, перестав быть "событиями" на дальней границе. Теперь она шагает по родным почвам, делая их странными и чужими.
– Она вздрогнула, потому что полено вдруг пошевелилось в очаге, подняв облако искр.
– Нехорошо это, - добавила она, - когда стены дышат и даже моргают.

– Вы в безопасности, миледи, - заверил Ялад.
– Если нельзя по-другому, выморим их голодом.

Беседа была прервана подошедшим Проком. Он прекратил петь, подтащил третий стул и шлепнулся, тяжко вздыхая.
– Можно снять кору с бревна, и ничего не случится, - сказал он, кивая сам себе.
– Но сдерите кожу с живого тела и ах, накренятся целые миры. Мы дрожим, мы ранимы.
– Он улыбнулся Яладу.
– Я веду войну с раненой плотью, сир, чтобы исправить ее. Но вы, с вашим мечом у пояса... вы заставляете истекать кровью даже деревья.

Ялад нахмурился.
– Говорят, Прок, жрецы обнаружили исцеляющее волшебство. Его называют Денал. Может, вы тревожитесь оттого, что устарели?

Нездорового оттенка лицо Прока расцвело в улыбке.
– Солдатам этот риск не грозит. Устареть.
– Он растянул слово, пробуя на вкус и, похоже, ощутил горечь. Откинулся на спинку стула, подняв кружку.
– Я пропитался этим колдовством. И гадаю, с кем же заключать сделки, внезапно обнаружив в руках неведомую силу. Вообразите будущее, в коем возможно исцелить всё, любую болезнь и любую рану. Если огонек жизни еще дремлет в теле, мы спасем дурака. Вот вопрос: а стоит ли?

Сендалат метнула взгляд Яладу и ответила: - Почему нет, лекарь? Склонна думать, в таком будущем вы найдете ответ своему желанию исправлять, лечить сломанное, исцелять больных и раненых.

Он чуть склонил кружку в ее сторону.
– За переполненное будущее, подходящий тост.

Она смотрела, как он пьет.
– Даже магии неподвластна смерть.

– Вполне верно, - признал он.
– Мы лишь оттягиваем момент. Денал становится обманом, миледи, позволяет наслаждаться мгновением, откладывая проблему. Удлиняется не только жизнь, но и страдания неудач, ибо мы ошибаемся и проваливаемся, и так должно быть. Ялад воюет, познавая победы и поражения. Атакует и отступает. Война может на время окончиться. Но целитель знает лишь отступление, и каждый шаг горек, и земля пропитана кровью.