Сто лет криминалистики
Шрифт:
За два года предварительного следствия он сделал все, чтобы побудить Марию Беснар к признанию, использовав при этом даже такие методы, которые во времена Горона считались классическими и самыми действенными средствами Сюртэ. (Надо сказать, от этих средств полностью не отказались и теперь.) Так, в камеру Марии Беснар Рожэ подсаживал своего агента-женщину. Но недоверчивость и выдержка арестованной, а может быть, и невиновность удержали ее от неосторожных высказываний. Вскоре после ареста Мария обеспечила себе помощь признанных адвокатов Рене Эйо и Дюклюзо. Благодаря растущему интересу, который вызвало ее дело, на женщину из провинции обратили внимание лучшие адвокаты Парижа, постоянно охотившиеся за сенсационными процессами. И наконец,
Он понял, что обвинение будет в основном построено на токсикологических косвенных уликах, и знал из опыта, что нет ничего легче, как выиграть такой процесс, если удастся поколебать доверие присяжных к токсикологическим анализам. Готра уже навел справки в Марселе о работе Беру и полагал, что ему удастся «выбить Беру из седла». Насколько подробно он был информирован, можно заключить из его высказывания в ответ на возмущение Марии Беснар марсельским токсикологом: «Не говорите так плохо о своих врагах. Ваши враги спасут вас».
Когда Готра взял на себя защиту Марии Беснар, сила ее сопротивления и воля удвоились. Либо она решила до последнего момента отрицать свою вину, либо доказать свою невиновность, то есть размотать клубок почти невероятного стечения случайных обстоятельств, недоразумений, лжи и сплетен.
20 февраля 1952 года во Дворце юстиции Пуатье начался суд над Марией Беснар. Красные мантии президента суда Вивара и судей произвели на Марию Беснар, как она сама потом говорила, впечатление «кровавых», когда она появилась в зале суда в черном, отделанном мехом пальто, в испанском платке на голове. Стоя, с замершей улыбкой на устах, выслушала она обвинительный акт. Как и в деле Лафарг, сначала Марию Беснар осудили за то, что она незаконно получала пенсию за одну из умерших родственниц, подделывая подпись на квитанциях. Приговор гласил: два года тюрьмы и 50 000 франков штрафа. Это, как говорится, было прологом, но не случайно включенным в спектакль суда. Он бросал тень на характер подсудимой. А во второй день началась сама борьба. Она началась с выступления свидетелей прокурора Жиро.
Каждый внимательный наблюдатель вскоре понял, что все высказывания свидетелей, кроме, пожалуй, мадам Пенту, не имели большого значения. Безусловно, из нагромождения болтовни и сплетен возник образ обвиняемой, в котором можно было при желании найти черты хитрой, холодной, расчетливой убийцы. У многих, однако, возникало сомнение, имела ли подсудимая чисто техническую возможность осуществить некоторые из убийств. Как только возникали подобные сомнения, то прокурор и президент суда сразу ссылались на доктора Джорджа Беру. Он-де обнаружил яд. Он был одним из известнейших токсикологов юга Франции. Как мог оказаться яд в трупе, если не из рук убийцы-отравителя? А если это отравление, то кто же, кроме Марии Беснар, мог это сделать? Ведь это она во всех случаях жаждала обогащения или любовных утех.
22 февраля все вновь и вновь звучало имя: Беру, Беру, Беру. Еще до того как он переступил порог зала суда, его имя приобрело большой вес. Все с нетерпением ожидали 23 февраля, когда Беру должен был выступить как свидетель.
Пассивное поведение Готра и Эйо в первые два дня вызвало определенное удивление. Можно было сделать только два вывода: либо адвокаты из столицы свысока относились к провинциальному суду, либо они не придавали никакого значения всей этой игре со слухами и предположениями и ждали основного свидетеля-токсиколога, чтобы скрестить с ним клинки. Что вводило в заблуждение наблюдателей в Пуатье, так это та беспечность, с которой Готра ожидал 23 февраля.
Осталось неясным, каким образом в руки Готра попала переписка Рожэ и Беру от 1949 года, а также определенные документы из лаборатории в Марселе. Но так или иначе они были в руках Готра. То, как он использовал их,
Пробравшись сквозь нетерпеливо ожидавшую толпу, утром 23 февраля Беру вошел в зал суда. Это был темноволосый, широкоплечий, грузный и, казалось, малоподвижный человек, о котором Мария Беснар со злостью писала: «Он выглядел не интеллигентно, но по сравнению со всеми его ошибками и глупостью довольно респектабельно». Беру принадлежал к старшему поколению и провел жизнь на юге Франции. Кроме токсикологии, он занимался различнейшими областями естествознания и техники в приложении их к криминалистике, вплоть до графологии.
Но в его выступлении на суде, в изображении колоссальной работы, проделанной им, не хватало необходимого для суда блеска. Сухо он изобразил картину затянувшихся на месяцы событий, вызвавших одну эксгумацию за другой, анализы сотен частей органов раньше или позже похороненных людей. Все исследования на мышьяк Беру производил с аппаратом Марша, а количественный анализ мышьяка — по методу Уилсокса. Он также использовал для этого колориметрию. За последние тридцать лет подобные анализы осуществлялись в его лаборатории тысячи раз, и Беру нисколько не сомневался в правильности определенных им количеств мышьяка в трупах, в рамках, конечно, допустимых отклонений, которых невозможно избежать. Он брал также многочисленные пробы почвы вокруг могил и исследовал их на мышьяк, но добытые дозы были столь малы, что не могли объяснить наличие больших количеств мышьяка в трупах. Беру доказал, что он не легкомысленный очковтиратель, а эксперт, делающий только те выводы, которые лежат в рамках его компетенции. На вопрос президента суда: «Можете ли вы утверждать, что здесь речь идет об умышленном отравлении мышьяком?» — он ответил: «О, нет. Этого я не могу утверждать. Мои показания ограничиваются лишь тем, что я нашел в трупах мышьяк».
Беру и не подозревал, что через несколько минут станет жертвой целого ряда судебных трюков, которые с дьявольским мастерством будут разыграны Готра. Они, как топор, удар за ударом разрушат все здание токсикологических исследовании. Вообще-то Беру станет жертвой не только этих трюков, но и ошибок, допущенных им самим или его сотрудниками. Его упрекали в том, что он пользовался старыми методами работы. Но может быть, это было не так уж плохо, что он использовал хорошо знакомые методы. Как впоследствии выяснилось, результаты Беру были подтверждены также при исследовании новыми методами. Ошибка, которую он не мог себе простить, была совсем в другом: он не следил за точностью и аккуратностью записей лабораторных работ и запустил систему регистрации и контроля.
Допрос врачей Сета и Гуйллона, которые эксгумировали трупы на кладбище Лудёна, Готра начал с того, что спросил их: «Я уверен, что вы работали со всеми необходимыми предосторожностями. Вы пересчитали и зарегистрировали все, прежде чем послать в Марсель. Не правда ли?»
«Конечно, — ответил Сета. — Мы работали очень тщательно. Необходимо, чтобы в лабораторию попали нужные объекты исследования», — добавил он.
Готра взял со своего стола несколько списков и роздал их судьям, присяжным и журналистам.
«Я просто уж и не знаю, как объяснить то, о чем я сейчас хотел бы поговорить. Очевидно, произошло что-то таинственное. Если господа сравнят списки, составленные доктором Сета у вскрытых могил, со списками объектов исследований доктора Беру, то легко установить, что в Марсель прибыло значительно больше сосудов с частями трупов по делу Беснар, чем было отправлено из Лудёна. Если исключить возможность размножения сосудов по дороге в Марсель, то придется сделать вывод, что в лаборатории доктора Беру сосуды спутали и, так сказать, присовокупили к делу Беснар объекты исследования других уголовных дел. Возможно, доктор Беру сможет дать объяснение этой мистерии?»