Сто лет пути
Шрифт:
Вернувшийся в столовую князь был несколько растерян, что не ускользнуло от внимания Варвары Дмитриевны, и сообщил, что должен уехать по делу.
Варвара Дмитриевна посмотрела независимо — ей не хотелось отпускать князя и одновременно не хотелось дать ему понять, что она заинтересована в его обществе и без него ей будет грустно.
Нет-нет, они просто добрые товарищи по работе и политической борьбе, что ж тут такого?..
— Варвара Дмитриевна, — тихо заговорил князь, когда она с Генри вышла его проводить в переднюю. — Прошу вас извинить меня, но дело правда срочное
— Господи, какие секретные обстоятельства могут быть у батюшки?
— Если вы разрешите, я бы завтра утром заехал за вами и все рассказал. Перед заседанием.
Ответ прозвучал величественно:
— Разрешаю.
Когда дверь закрылась и щелкнул английский замок, Варвара Дмитриевна провальсировала по передней, взявши недоумевающего бульдога за передние лапы. Вальсировать он не умел решительно, настроения хозяйки не разделял и, когда был отпущен, сразу потрусил в сторону кухни, где — вот это он знал точно, — кухарка Ольга варила мясо для пирогов. Когда предполагались пироги, мяса всегда получалось много, и Генри мог рассчитывать на свою порцию обрезков.
— А все-таки, папа, жаль, что ты не веришь в возможности Государственной думы, — говорила в столовой Варвара Дмитриевна отцу, который принялся за трехчасовую газету. — Если бы ты хоть разочек побывал на заседании…
— Нет уж, уволь, уволь!..
— …ты бы понял, с какой надеждой мы все каждый день принимаемся за работу! Я не только о журналистах говорю, конечно же! Но и о депутатах, и обо всех остальных. Это же совершенно новое для всех дело, и какое важное. Да, есть среди ораторов и пустозвоны и просто хулители, но ведь большинство дело говорит.
— Помнится, Цицерон еще утверждал, что в политике заключено глубокое сладострастие. Вот этого самого сладострастия и следует опасаться. Чтобы красивые и умные речи не заслонили главного и наиважнейшего — умения выполнять поденную работу, за которую никто и спасибо-то никогда не скажет, во благо людей, которые никогда об этой работе не узнают! На трибунах красоваться гораздо легче, чем посвятить себя такому труду.
— Как раз Дмитрий Иванович и посвящает.
Варваре Дмитриевне приятно было просто произнести — Дмитрий Иванович.
— И у него получается, папа.
— Вот кабы все в Думе сделались такие, как твой Шаховской!
Варвара Дмитриевна хотела тут же ответить — не мой, но промолчала, отошла к окошку и стала задумчиво обрывать лепестки с цветка.
…Что за батюшка? Что за тайны?..
Священник отец Андрей, которого Шаховской смутно помнил по родительской усадьбе на Волхове, жил в самом конце Каменноостровского проспекта, в доме с садиком — большая редкость в Петербурге. Малознакомый батюшка, представившись, долго и непонятно объяснял Дмитрию Ивановичу, для чего должен его повидать, и изъявлял готовность немедленно приехать в любое место, какое тот укажет, но князь решил, что заедет сам. Так всем удобнее.
Соскочив с коляски, Шаховской толкнул калитку, которая легко отворилась, и оказался среди деревьев,
— Дмитрий Иванович, — окликнули его из-за яблони. — Добрый день. Это я вам телефонировал.
Шаховской повернулся. Батюшка оказался совсем не старым человеком, пожалуй, его ровесником, высоким и широкоплечим. Прихрамывая, он вышел из-за корявого ствола и подошел к князю. Улыбался очень хорошо.
— Никогда не решился бы побеспокоить вас в иных обстоятельствах, но дело, на мой взгляд, спешное и… секретное. Думаю, говорить нам лучше здесь, хотя и в доме никого нет.
И жестом пригласил князя за стол, на который старая груша роняла бледно-розовые нежные лепестки. Шаховской смотрел на него внимательно, с некоторым недоверием.
…Секретное дело в саду под грушей? Да еще с предупреждением, что в доме пусто? О чем может быть речь?..
Отец Андрей уселся напротив и выложил на стол загорелые большие руки, совсем не поповские, как будто батюшка только и делал, что трудился в саду или в поле.
— Прикажете чаю?
— Спасибо, не стоит. Я только из-за стола. — Шаховскому казалось, что начать разговор отцу Андрею трудно, и он не ошибался.
Батюшка помолчал, собираясь с мыслями, и молодое лицо его приняло решительное, даже немного суровое выражение.
— Дело вот в чем, Дмитрий Иванович. В ближайшее время должны убить министра финансов Коковцова.
Шаховской пришел в такое изумление, что даже скрыть этого не сумел.
«Эк брякнул, — сам себя осудил отец Андрей, — надо было все же подготовиться как-то. Издалека зайти». Но где там!.. Он собирался с силами со вчерашнего вечера, ночь не спал, ворочался к неудовольствию, а потом и беспокойству матушки, а под утро и вовсе встал и ушел в кабинет. Молился, просил у Господа совета и помощи. И до самого приезда князя все не находил себе места, даже проверенные средства — работа в саду и молитва — не помогали.
Отцу Андрею казалось, что до тех пор, пока он никому об этом не рассказал, за судьбу России в ответе он один, только от него зависит ее дальнейшее положение, и вдруг остро посочувствовал и государю, и думским депутатам, которые, должно быть, ощущали нечто подобное каждый день, с этим ложились и вставали.
Сейчас самое главное — все сказать до конца, когда уж главное выговорилось!
— Дело будто бы должно быть обставлено так, что покушение организовано депутатами Думы от социалистов и имеет целью переполнить чашу терпения государя. После террористического акта государь Думу непременно разгонит и революционная борьба обострится с удесятеренной силой, — тут отец Андрей вздохнул.