Сто лет пути
Шрифт:
Джип остановился возле чистенького, только что отремонтированного дома, весело смотревшего вымытыми окнами в крохотный московский скверик. Как только он остановился, сзади припадочно загудели на разные голоса.
— Да, да, — пробормотал полковник, обернулся и стал сдавать назад. — Это я все понимаю, только где стоять-то?! Стоять негде! Нужно было на служебной ехать, и чтоб шофер круги наматывал, пока мы разговаривать будем, только не люблю я служебную эту…
Дмитрий Иванович тоже зачем-то обернулся и стал смотреть, хотя помочь
— Сюда не поместимся.
— Да вижу я, вижу.
Сдавали они довольно долго. Дмитрий Иванович как будто тоже крутил руль, хотя и не крутил.
— Может, на Петровку вернемся и оттуда пешком?
— Ну тебя к лешему!..
В конце концов нашли какой-то шлагбаум, въезд за который был строжайше запрещен, а из будочки выскочил сердитый человек в форме, преисполненный служебного рвения, гнать джип с дороги.
— Тебя-то нам и надо, — под нос себе пробормотал полковник, опустил стекло и сунул охраннику под нос удостоверение. Тот уставился, зашевелил губами и, наконец, вытаращил глаза.
— Открывай давай, что за литературные чтения!?
Приткнувшись на свободном пятачке, полковник выпрыгнул из машины, велел человеку в форме быть бдительным и служить, и вдвоем с Шаховским они пошли к чистенькому дому — довольно далеко.
— Значит, так, Дмитрий Иванович, говорю я, ты помалкиваешь, наблюдаешь картины жизни, а потом докладываешь мне о наблюдениях, понял?..
Профессор Шаховской уже, пожалуй, привык к манере полковника Никоненко распоряжаться и давать указания, как будто он, Дмитрий Иванович, был у него в подчинении.
— Дом-то, дом, — Никоненко задрал голову и посмотрел на мраморную маску на фронтоне, решетки и мозаики. — Не простой, а золотой.
— Модерн, начало двадцатого века, — поддержал Дмитрий Иванович. — Вон, видишь, по углам еще собаки!..
— Где, где?
Профессор показал — где.
— А почему они задницами к нам сидят? Чего не лицом-то?
— Наверное, архитектор так придумал. Тогда любили всякие такие штуки, странные маски, скульптуры, детали. Чтобы нужно было разглядывать.
Домофон прозвенел с переливами, подождал, потом еще прозвенел. Дмитрий Иванович рассматривал спины и хвосты сидящих по углам собак.
…Кто может позволить себе жить в таком доме в самом центре старой Москвы? Как выглядят люди, которые приходят сюда… к себе домой, привычно не замечая решеток и мозаик? О чем они думают, чего боятся, кого жалеют? Это же должны быть какие-то необыкновенные люди, раз они здесь живут!
Домофон наконец-то спросил, кто там, и Никоненко сердито отрапортовал, кто и зачем.
Как видно, и на него дом произвел впечатление.
В роскошном мраморно-мозаичном подъезде, где было тихо и шаги гулко отдавались от стен, полковник, кажется, обозлился еще больше. Дмитрий Иванович наблюдал с интересом, а потом решился проверить наблюдение.
— Ахматова однажды страшно возмутилась, когда при ней сказали, что в петербургских подъездах было
— А у всех разные подъезды были, ты не поверишь, Дмитрий Иванович! У прекрасных дамочек, вроде этой твоей, обязательно должно духами пахнуть, от кошачьей мочи они в обморок хлопаются!..
Кабина лифта залилась неярким желтым светом, когда Шаховской потянул на себя затейливую чугунную решетку. Декорации приключения ему очень нравились, было любопытно и весело еще и потому, что полковник злился.
На третьем этаже оказалось всего две квартиры, дверь в одну из них распахнута настежь.
— Проходите, пожалуйста, — пригласила высокая пожилая женщина в переднике и наколке, стоявшая на изготовку. — Вас ждут. Нет-нет, обувь снимать не нужно.
Никоненко с тоской посмотрел на мраморный пол, в котором отражалась люстра и его собственные ботинки с пятнами засохшей грязи. Участковый уполномоченный Анискин из глухой сибирской деревни, где ты есть-то? Давай, давай, выступай на подмогу!..
— Да я вам тут свинарник форменный устрою, — выпалил Анискин и округлил глаза. — На улице-то не май месяц!
И мигом разулся. Шаховской его маневр оценил, а женщина не дрогнула.
— Сюда, пожалуйста.
В большой квадратной комнате, выходившей окнами на скверик, было тепло, светло и просторно. Мебели не слишком много, и располагалась она вольготно, уютно, как-то так, что сразу хотелось именно «расположиться» удобно, заговорить о приятном, подумать о хорошем. Девушка ходила в отдалении у самых окон, разговаривала по телефону и улыбнулась, когда полковник и профессор возникли в дверях. Улыбнулась и помахала рукой — мол, проходите, проходите, не стесняйтесь!
— Чаю или кофе?
— Чаю, — немедленно согласился Анискин. — С вареньем. Есть варенье?..
И опять ничего не получилось!.. Ни изумления, ни возмущения, ни уничижительных взглядов. Женщина просто кивнула и вышла, тихо прикрыв за собой двери.
— Ну, все, все, — сказала девушка в телефон. — Потом поговорим, ладно?.. Нет, все в порядке, просто ко мне приехали.
Шаховскому показалось, что в телефоне у нее никого нет, и не разговаривает она ни с кем, просто так придумано, чтобы встреча с «правоохранительными органами» началась с… ожидания. Она разговаривает. Они ждут. Есть минута, чтобы оценить друг друга.
Ничего оценить Шаховской не смог. Девушке могло быть двадцать пять лет, а могло пятьдесят. Она идеально соответствовала интерьеру в итальянском вкусе, но она могла соответствовать любому богатому интерьеру. Она говорила очень правильно и держалась естественно, но естественность и правильность могли быть не своими, а выработанными в результате тренировок.
Девушка договорила, бросила телефон в подушки дивана, покачала головой и вздохнула, как будто сокрушаясь, что дела не дают никакого покоя, и извиняя себя за это.