Сто лет

Вассму Хербьёрг

Песочные часы без песка

В течение трех дней работник с пяти утра топил в церкви печь. И все равно казалось, что пастор мерзнет больше, чем Сара Сусанне. Теперь он работал только над портретом. На третий день в церковь пришла служанка, чтобы напомнить пастору о собрании, которое, как он был уверен, он отменил. Повысив голос, пастор попросил служанку передать, что не хочет, чтобы ему мешали.

— Неужели вы не понимаете, что я пишу картину!

Девушка вздрогнула, точно ее ударили, выскользнула из церкви и прикрыла за собой дверь.

Когда они остались одни, пастор долго стоял, опустив голову, и смотрел на портрет, Саре Сусанне была видна только

обратная сторона холста. Потом он снова принялся за работу. Поднимал и опускал кисть. Хватался за тряпку. Что-то вытирал. Его взгляд неподвижной пленкой то обволакивал Сару Сусанне, то перемещался на полотно. Всякий раз, когда пастор подкладывал в печку уголь, ей хотелось предложить ему перебраться работать в усадьбу. Ведь портрет был намного меньше запрестольного образа. Его можно было отнести туда, просто взяв под мышку. Но она ничего не сказала. Вечером перед уходом домой пастор снял портрет с мольберта и снова спрятал его в шкаф в ризнице. А запрестольный образ светился на хорах, прислоненный к стене.

Позировать для портрета Саре Сусанне было легче, чем для запрестольного образа. На нем была изображена только голова, верхняя часть туловища и правая рука. И модель могла сидеть. Склоненная голова, распущенные волосы. Сара Сусанне на ночь заплетала косы, чтобы распущенные волосы лежали волнами. Он объяснил ей, куда она должна смотреть. Вниз, но не на то, что она держит в руке. И очень серьезно, словно увидела что-то, чего не замечала раньше. Или о чем-то задумалась. Это важно.

Однако часто, когда глаза пастора были прикованы к картине, Сара Сусанне украдкой его разглядывала. Несколько раз она чуть не спросила, о чем он думает. Наблюдая за его нахмуренной сосредоточенностью, она словно видела в зеркале самое себя.

Ели они то, что приносили с собой из дома, возле печки или быстро перекусывали во время работы. Что касается Сары Сусанне, все время сидевшей с губкой в руке, то она не была уверена, можно ли это назвать работой. Зачем нужна губка, она не понимала. Пастор засмеялся, когда она спросила его об этом.

— Сейчас я не могу дать тебе то, что должно быть у тебя в руках, пусть пока это будет губка.

Тогда засмеялась и она. Легкую губку можно было держать часами. Но иногда Сара Сусанне так уставала от неподвижности, что чуть не падала. Он тут же заговаривал с ней о "Дочери рыбачки". И сразу возникал разговор — словно в них открывались глубокие колодцы. Когда темнело, пастор зажигал восковую свечу и три керосиновые лампы. Так он мог работать до самого вечера.

— Во время работы между нами стоят песочные часы, — сказал он однажды.

Она кивнула и увидела, как из часов вместе с дневным светом высыпается песок.

В последний день, перед тем как Юханнес должен был забрать Сару Сусанне домой, свет был свинцовый. Непроницаемый. Седой пастор стоял далеко от печки, на лбу у него выступила испарина. Сара Сусанне боялась спросить, что его мучит.

Все случилось, когда они собирались сделать перерыв и поесть. Неожиданно хлынул дождь, словно его выплеснули из лохани. Сара Сусанне даже не заметила, как он подкрался. Дождь стучал в окна, по крыше и по стенам. Казалось, с неба летят мелкие камешки или кусочки свинца. Обычно в это время года грозы не бывает. Тем не менее боги погоды лили на землю воду и швыряли в окна огонь. Потом громыхал гром. А когда порыв ветра распахнул настежь входную дверь и внутрь ворвался снежный вихрь, пастор бросился к двери и запер ее изнутри на большой железный крюк.

За высокими окнами вспыхнула яркая молния и осветила запрестольный образ, он словно вспыхнул. Пастор в полотняном халате медленно пошел к Саре Сусанне, в горах громыхала гроза. Чем ближе он

подходил к ней, тем отчетливее она понимала все, что происходило между ними. Он беспомощно смотрел на нее. На его растрепанной бороде засохла темно-рыжая краска, которой он писал ее волосы.

Пастор прошел по нефу от входной двери до алтаря. Глаза у него были широко открыты, походка нетвердая, как у лунатика, но шел он целеустремленно. Сара Сусанне уже не помнила, пошла ли она ему навстречу или только встала со стула. Он не опустился перед ней на колени, как в тот раз, когда показывал ей, в какой позе должен лежать Христос. Но он видел ее отчаяние. И когда он уже стоял перед ней, распахнув объятия, ей некуда было от него деться. Потом она не могла понять, как все получилось. Потому что даже не думала, что с ней может произойти нечто подобное.

Он что-то произнес. У самого ее уха. Или издалека.

— Сара Сусанне... ты держишь не губку. Знаешь, что это?

Она не могла ответить, ей нужно было глотнуть, чтобы к ней вернулось дыхание.

— Ты держишь в руке мое сердце! Всегда!

Она начала считать сразу, как только послышался стук в дверь. Но когда пастор уже стоял в открытых дверях, она, увидев фигуру женщины за дверью, забыла, на какой цифре остановилась. Пасторша воспользовалась попутным транспортом и приехала домой еще до начала грозы. Никто, кроме нее, не посмел побеспокоить пастора сообщением о том, что молодая вдова арендатора, которой он всячески помогал, тоже лежит при смерти. Поэтому пасторша сама пришла в церковь.

Через мгновение пастор уже спешил к своей прихожанке, так и не объяснив жене, почему дверь церкви была заперта изнутри.

Когда Сара Сусанне вышла из церкви, пасторша стояла на крыльце, подобно галеонной фигуре на носу шхуны. Ветер рвал с нее шаль. Властное лицо посерело, красивый рот исказила гримаса, словно кто-то причинил ей сильную боль. Взгляд был ледяным. От нее веяло холодом.

— Я стучала очень громко. Несколько раз!

Потом уже Сара Сусанне не помнила точно, что пасторша говорила еще. И сказала ли что-нибудь она сама. Но последние слова пасторши прозвучали как приговор:

— Вы еще пожалеете, что приехали к нам!

Отвечать на такое было бесполезно. Там и тогда Сара Сусанне не думала о том, что жена пастора может опозорить ее, распустив грязные сплетни, или что Юханнес узнает про запертую изнутри дверь церкви. Она понимала отчаяние пасторши и бессознательно надеялась, что ее желчь иссякнет, если ей не будет оказано никакого сопротивления. Во всяком случае, оправдываться она не стала. Да и что бы она могла сказать в свое оправдание? Что только она одна могла бы утешить двух человек в Гефсиманском саду?

Вместо этого она немного наклонилась вперед, словно не совсем поняла слова пасторши. Хотя прекрасно их поняла. Поняла каждой клеточкой своего тела. И ничего не могла поделать. Еще можно было объяснить то, что случилось, но объяснить то, как это выглядело, было невозможно.

Сара Сусанне почувствовала удар по щеке. Сильный. Плевок попал ей на другую щеку. Холодный.

Она прошмыгнула мимо женщины на крыльце и побежала прочь.

Сара Сусанне покрепче завязала на голове платок, поставила в лодку саквояж со своими вещами, оттолкнула лодку и прыгнула в нее. Дул встречный ветер, и она гребла изо всех сил. Это помогло ей бороться и с собой, и со всем остальным миром. Как только она оттолкнулась веслом от причала и доверилась волнам, на нее навалились вопросы. Так ли уж нужно было пастору спешить к вдове арендатора, как только он узнал о ее болезни? Ведь он видел глаза стоящей на крыльце жены. Видел ее отчаяние.