Сто тысяч миль
Шрифт:
Если до этого у меня была робкая надежда на то, что всё будет хорошо, в этот миг я чётко поняла: мне конец. Они вышагивали так грациозно и естественно, что вся наша сотня казалась горсткой немощных стариков, и оказались рядом слишком быстро. На руке не было привычной тяжести коммуникатора, и я запаниковала.
— Меня зовут Октавия, — заинтересованно наклонив голову в бок, представилась девушка. — А ты у нас кто?
Не оправдав её надежд на налаживание контактов, я молчала. Может, притвориться, что я и вовсе не понимаю ни слова? Идиотская идея. Они не могли не слышать наш с Уэллсом разговор
— Не бойся, я всего лишь хочу освободить тебя от верёвок, — в подтверждение своих слов Октавия легко рассекла узел на путах, связывавших мои ноги. Они тут же расслабились. Двое воинов не отрывали от меня пронизывающих взглядов, казалось, даже не моргали. Я и без того боялась шевелиться. Октавия рассекла ещё один узел — теперь уже на верёвках, что стягивали туловище. Распутав их, она отошла на шаг назад, чтобы я могла подняться с земли. — Пить хочешь?
Облизнув пересохшие от внутреннего жара губы, я проигнорировала её вопрос и попыталась подняться, хватаясь за ствол и мелкие сучки.
— Быстро же до них добрался вирус, — я впервые услышала голос воина с бритой головой. Паника, очевидно отразившаяся на моём лице, заставила их сделать какие-то собственные выводы: Октавия сощурилась, а мой пленитель хмыкнул. Я едва не прервала своё молчание. Какой ещё вирус? Откуда должен был добраться и почему «до нас быстро»? Не он ли причина эпидемии в лагере? И самое важное: есть ли у них лекарство, раз они до сих пор живы?
Когда Октавия помогла мне устроиться у костра, от потрескивания которого я до сих пор вздрагивала, я поняла, что не смогу сбежать даже при большом желании. Лихорадка усугубилась, болели сухожилия, голова кружилась от сотрясения.
Я присмотрелась к Уэллсу. Он не подавал признаков жизни, разодранная псиной рука ещё кровоточила, по краям рваной раны запеклась кровь. Только бы не инфекция. Только бы не заражение!
Земляне истолковали мой отчаянный взгляд по-своему. Я снова услышала этот глубокий с хрипотцой голос, что до чёртиков напугал меня в лесу:
— Твой друг пока что жив. Я прощу тебе твою выходку и не стану его убивать, если будешь сотрудничать и ответишь на наши вопросы. Будешь упрямиться — начнём с его пальцев по одному, а там как пойдёт. Дождёмся, пока он очнётся, или начнём прямо сейчас?
Я смотрела в его глаза и не видела сомнений, только решимость. Спокойный взгляд будто говорил: он уже делал тысячи вещей и похуже. В чёртовом Протоколе ни слова не было о том, как решить подобную проблему, оставшись в своём уме. Только глава первая, пункт один-восемнадцать. Личные цели и мотивы, не способствующие выживанию экспедиции, недопустимы, а их воплощение в жизнь считается грубейшим нарушением Протокола. Но мы с Уэллсом — тоже части экспедиции, чьё выживание охраняет Протокол.
— Она же девчонка. Мы ещё не видели девчонок-горцев. А жаль, эта мне прям очень нравится! — я вздрогнула от голоса за спиной. Обернулась и покрылась мурашками от липкого, оценивающего взгляда очередного смуглого воина.
— Представьте, как будет замечательно вернуться в город с будущей матерью? Этого можно убить, а её использовать по прямому
— Я бы хотел ребёнка с такими волосами, — поддержал его первый.
Всё больше землян стекалось на меня поглазеть. Ужас заморозил каждую клеточку. Это они обо мне? Они только что всерьёз говорили, что хотят заставить меня забеременеть? А, значит, изнасиловать. Говорили с упоением о том, что на «Ковчеге» произносили только шёпотом и не напрямую. Господи. Лучше было умереть прямо сейчас.
— Эй, командиры, — снова подал голос кто-то, обращаясь к воинам рядом с Октавией, — вы кому её отдадите, когда узнаете всё, что надо?
— Какой ты шустрый, Квинт, уже глаз положил! Может, командиры себе хотят такую экзотику.
— Так нечестно! — горячо запротестовал Квинт. — У нас же демократия! Я первый записался в очередь!
Очередь… Не знаю, как рабский подход у них совмещался с демократией. Я сконцентрировалась на этой нестыковке, чтобы не закричать и не заплакать. Мне даже убить себя было нечем — они вытащили из костюма всё возможное оружие, пока я была без сознания. Разве что выхватить кинжал у сидящей рядом Октавии или броситься в огонь. Неужели ей тоже приходилось переживать это? Жить вот так? Неужели они все… Меня чуть не вывернуло наизнанку от подобной мысли.
Я была почти готова хватать кинжал, когда краем глаза заметила движение. Уэллс! Очнулся! Он тут же нашёл взглядом меня, окружённую кольцом воинов, хотя смотрел как-то невидяще. Я умоляюще глянула на него. Он поймёт. Всех проверяли на фертильность каждый год, все сто из нас были способны к воспроизведению потомства традиционным способом, если не будет альтернатив. Возможно, я могла бы пережить процесс и попытаться не умереть, но потом… Что будет потом?
— Командир, а давай сейчас? Мы же не убивать её будем. Потом расскажет всё, что знает, ребёнка девять месяцев ждать, — шагнул в мою сторону один из дикарей.
— Нет! Не подходи! Не смей! — не выдержала я, резко отскочив, отсела в сторону. Поняла, что впечаталась в «командира» — ощутила спиной его грубые доспехи, и испугалась ещё больше.
— Она разговаривает! — торжествующе протянули в толпе.
— Кларк, — простонал Уэллс. Я впервые видела в его глазах слёзы. Он понял.
— Уэллс, — почти прошептала я, — я скоро умру. Прости меня.
— Нет. Ты будешь жить, — резко сказал командир, в упор глядя на меня своими тёмными глазами. — Иначе клянусь, дух твоего дружка потом проклянёт твой за столь долгую и мучительную смерть. И ещё дольше будут умирать все твои друзья в лесу.
— Кларк, ни на что не соглашайся! Они всё равно убьют меня! Они здесь Протокол! — прокричал мне Уэллс, задыхаясь.
Их всех они тоже убьют. Глава первая, пункт один-восемнадцать. Личные цели и мотивы, не способствующие выживанию экспедиции, недопустимы. Их воплощение в жизнь считается грубейшим нарушением Протокола.
Я никогда не нарушаю Протокол.
Уронив руки на колени, я смиренно опустила голову. Мир помутнел и потемнел от разъедающего потока слёз. Уэллс был для меня самым близким человеком на этой планете, и поставить личный комфорт выше его жизни казалось мне чем-то намного более страшным, чем нарушение Протокола.