Стоим на страже
Шрифт:
— Разрешите, товарищ майор?
— Заходи, заходи, Дудкин. Что нового?
— Ничего, товарищ майор. Нет нигде.
— Лучше искать. Пройти по всем классам и казармам. Может, он к другу какому ушел. Проверить все котельные, сушилки и прочие темные углы. Ясно?
— Так точно, товарищ майор. Разрешите идти?
— Иди.
И снова стук в дверь.
— Разрешите, товарищ майор?
— Да.
— Товарищ майор, старший сержант Волков дежурство по батальону сдал.
— Товарищ майор, старший сержант Лыньков дежурство по батальону принял.
—
— Так точно.
— Меняйтесь.
Зазвонил телефон, майор взял трубку, услышав голос старшины, проговорил:
— Слушаю, майор Дроздов. Слушаю, слушаю тебя, старшина.
— Товарищ майор, я из его квартиры звоню. Вот соседи тут подсказывают, был он дома. Только что. Прибежал, переоделся «по гражданке» и ушел. А куда — неизвестно. Думаю остаться здесь, мамашу подождать или жену. Расспросить их. А может, он и сам заявится.
— Хорошо, старшина. Так и действуй. Только с дипломатией смотри, с дипломатией. Чтоб мать не перепугалась очень. Понял? Действуй.
«Чертов день, — сокрушался майор. — Как завтра в политотдел докладывать…»
— Ой-ей-ей-ей, — устало вздохнул он, приглаживая остатки волос.
— Разрешите, товарищ майор?
В кабинет вошел старшина Ляпушев, грузный, сутулый, с красным морщинистым лицом. Мундир на нем сидел мешковато, а обшлага рукавов на кителе, галстук, ворот рубашки были засалены.
— Докладываю, товарищ майор, все, что вы велели сделать, сделано. Покрасили сцену, как вы велели. Полный ажур. Пойдемте посмотрим, чтоб не было разговору.
— Это порядок, — улыбнулся Дроздов. — Молодец, Михаил Михалыч. Хвалю. Вот как с тебя стружку снимешь, так ты вертишься как молодой.
Майор вышел из-за стола, похлопал старшину по плечу. Ляпушев обиженно забубнил:
— Стружку, стружку… По-человечески надо… Все объяснить… Разве мне краски жалко… Когда в дело, не жалко. Хоть всю заберите. Вот могу и ключи отдать, — позвенел он в кармане ключами, но не вынул их.
Говорил старшина быстро, сглатывая концы слов так, что непривычное ухо не сразу бы и поняло, о чем разговор, слышало бы одно: «Бу-бу-бу… Бу-бу-бу», да и только.
— Пойдемте посмотрим. Может, замечания будут. Устраню, — не отставал старшина, но по тому, как сморщилось лицо его в улыбке, стягивая в щелочки небольшие глаза, было ясно, что не замечания он ждет, а похвалы.
Понял это майор и сдался:
— Пойдем, ты же не отстанешь. Сейчас я погляжу, как ты там выкрасил. Может, еще и хвоста накручу.
— Пошли, пошли, — счастливо бубнил старшина. — Сейчас увидим.
Из штаба они двинулись бетонкой к клубу. Старшина только из кабинета вышел, руки заложил за спину, еще больше сгорбился и что-то бубнил под нос ему одному понятное и поминутно сплевывал, словно прилипло на губу ему табачное волокно и никак не мог он от него избавиться.
— Полянский! Полянский! — закричал майор, увидев секретаря комитета комсомола батальона. Тот шел из библиотеки, нагруженный кипой книг.
— Иди-ка сюда, Полянский. Пошли, комсомол, посмотрим,
— По этому поводу салют надо дать. Хотя бы десятью залпами, — усмехнулся Полянский.
— Молчи, балабон. Молодой еще, — пробормотал Ляпушев, топнув ногой.
— Да, товарищ майор, — проговорил Полянский, — у меня на завтра билет в театр. Отпускной нужно выписать.
— В какой еще театр?
— Моссовета.
— Да-аа? В театр? Ты слышишь, Михаил Михалыч, он, значит, по театрам будет ездить, а мы с тобой работать за него.
— Салага еще, — довольно буркнул Ляпушев.
«Никак папа не может без «левых» номеров обойтись, — усмехнулся про себя Полянский. — Сейчас что-нибудь придумает».
У майора и вправду была такая привычка: если просят о чем, так соглашаться не сразу, пусть человек почувствует, что он в армии, а не дома.
«Парень ты, конечно, хороший, — думал Дроздов, оглядывая рыжеволосого секретаря. — Но и за тобой глаз да глаз нужен».
Он уважал Полянского и даже гордился, что именно он отыскал и выдвинул его, и в политотделе всегда хвастался: «Комсомол у меня — во! Парень что надо!» Но сам перед собой майор признавался, что ему жилось бы спокойнее и легче, будь Полянский немного пожиже. Слишком часто чувствовал Дроздов, как то в одном деле, то в другом выпирает превосходство Полянского над ним. И книг тот читает больше, говорит — не захочешь, так слушать будешь, и вот по театрам ездит чуть не каждую неделю. Выставка ни одна без него не обходится; а он — Дроздов — за пять лет, что в Москве служит, только однажды во Дворец съездов выбрался. Вот и получается: с одной стороны, хорошо Полянского под рукой иметь, в любую дырку сунь — не подведет; а с другой — ходи да оглядывайся, как бы этот умник не отчубучил, чтоб потом волосы на голове не рвать. Конечно, он — секретарь, но солдат срочной службы он и есть солдат.
Вот и старался майор, когда возможность была, показать Полянскому, что конец веревочки от него все же он, майор, в руках держит. Захочет — послабит, а захочет — натянет. Чего заслужишь.
— Как, товарищ майор, с театром быть? — спросил Полянский.
— Как! Как! Как! — разозлился майор. — Как! Да никак! — замахал он руками и головой закивал, будто хотел взлететь и клюнуть Полянского крючковатым носом. — А вот так! — каркнул. — Р-работать надо! Р-работать! Конкретными делами заниматься! С людьми работать. Вон Никитин комсомолец, наверное?
— Комсомолец, — вздохнул Полянский.
— Вот. Комсомолец, а совершил самовольную отлучку. А может, и дезертирство. А ты в театр! Моссовета! Горсовета! Никак дома не сидишь!
Полянский молчал, выставив вперед круглую, «ежиком» подстриженную рыжую голову, словно хотел боднуть майора.
— А насчет театра… Тебе когда надо?
— Завтра.
— Вот завтра и решим.
Полянский быстро пошел к штабу, а майор поглядел ему вслед, спросил Ляпушева:
— А вот ты, Михаил Михалыч, когда последний раз в театре был?