Стоит ли им жить?
Шрифт:
Доктор Помэнвиль посмотрел на фермера и на его жену, как бы собираясь спросить, что будет после того, как кончится мясо…
Вдруг фермер оживился. Глаза его заблестели..
— Я думаю, что мы все-таки соберем кое-что за лето, если будет, конечно, дождь…
Риа рассказала мне, что когда они с доктором уходили, она заглянула в столовую. Там был китайский шкафчик, блестевший чистыми стаканами, большой стол был накрыт скатертью, и на нем стояла цветущая бегония, все кругом сверкало чистотой. Доктор Помэнвиль сказал, что это вообще первоклассная семья, всегда исправно платившая долги… пока были дожди.
Добрый
— Мы готовы, доктор, сделать все, чтобы укрепить здоровье своих детей, но как это сделать, если нехватает даже еды, чтобы прикрыть их ребра…
— Но в этом есть и своя светлая сторона, — сказал доктор. — Весьма возможно, что в ближайшее время грипп и пневмония начнут свирепствовать так, как давно уже не свирепствовали. Тогда эта прекрасная полуголодная семья быстро избавится от своих страданий. Они перемрут, вероятно, все до одного…
И это самый утешительный вывод, какой можно было сделать в это утро.
Однако доктор, по существу, не был убежденным разрушителем.
Он сказал еще вот что:
— У нас хороший народ, замечательный народ. Только у него нет вождя. Единственное, чего ему нехватает, — это вождя. Весь народ ждет вождя.
Да, висконсинские фермеры — прекрасный народ. И если они вместе с остальными нашими работниками, производителями благ, поймут, как нелепо уничтожать переизбыток молока, когда при нашем проклятом строе нехватает молока и масла даже детям фермеров, которые эти продукты производят…
Если весь народ это поймет, то не встанет ли он во всей своей мощи за вождем, у которого хватит ума и смелости объяснить в коротких, ясных словах, что глупо терпеть возмутительную политику цен и глупейшую систему прибылей, основанную на сокращении продукции, чтобы фермер мог драть шкуру с рабочего, а рабочий все больше и больше терял покупательную способность…
Не провозгласит ли тогда наш народ свой «год веселия и отпущения грехов», чтобы раз навсегда покончить с долговой системой, которая его душит и морит голодом?
Не встанут ли народные массы, все как один, за вождем, который им объяснит, что все необходимое для жизни имеется уже здесь, налицо, в самой Америке, несмотря даже на отсутствие дождей, и что все это может быть взято из почвы и обращено на общую пользу руками и мозгами американских рабочих, инженеров, ученых?
Если вождь им укажет на то, что старый предрассудок сокращения продукции действует к выгоде все меньшего и меньшего числа людей…
И если он в ярких красках нарисует им контраст между роскошной жизнью кучки людей и жалобными воплями миллионов голодающих детей, не имеющих даже молока, которое Америка может производить в неограниченном количестве…
Не встанет ли тогда народ во всем своем величии и не возьмет ли на себя заботу о том, чтобы это изобилие стало доступным каждому кривоногому ребенку, который в нем нуждается?
Глава седьмая
КТО ХОЗЯИН НАУКИ?
И вот я снова сижу на берегу озера Мичиган в состоянии жесточайшей умственной депрессии. Я смотрю, не отрываясь, на далекую линию горизонта, где светлоголубое небо сходится с темносиней водой, — сижу, думаю и терзаю сам себя вопросами.
Есть ли в
В голове у меня ад, потому что я не могу найти ответов на эти вопросы и решительно ни в чем не уверен. Доктор Помэнвиль из Висконсина говорит, что единственное, чего нехватает народу, — это вождя. Но узнает ли народ настоящего вождя, если тот, наконец, явится?
За последние полгода мне приходилось беседовать с сотнями простых людей — и с работающими, и с вышедшими из строя инвалидами, и с такими, которые раньше работали, а теперь вынуждены сидеть сложа руки. Все они были жалкими, почти конченными людьми, но большинство из них было полно надежд, полно старого, глупого американского оптимизма. Многие ли из них имели ясное понятие о причине своих невзгод?
Запомнился мне один из них, трубопрокатчик с литейного завода. Ему посчастливилось работать в течение всего периода депрессии. Он мне сказал:
— Мы, рабочие, начинаем уже понимать, что можем производить достаточно для всех, более чем достаточно, но кто-то таскает у нас из карманов, а потом нас же заставляет это покупать. Если бы эти контролеры и планировщики вместо того, чтобы сокращать выпуск продукции, забрали всю пшеницу, мясо, шерсть и хлопок, которые нам нужны, чтобы прокормиться и согреться, если бы они свалили все это в большую кучу и приставили войска и полицию, чтобы охранять ее от нас, тогда бы мы недолго раздумывали и взяли то, что принадлежит нам по праву… Но они не тем способом отнимают у нас пшеницу и мясо, и шерсть, и хлопок! Способность покупать эти вещи — вот что у нас отнято…
Для меня было ясно, что мысли трубопрокатчика не сделались еще массовым мнением. Когда я сидел, упершись взглядом в чистую линию западного горизонта, где небо сходится с водою, я знал, что никакой вождь не придет до тех пор, пока народные массы не поймут, чего им нехватает и что им мешает это иметь. На темной вырезанной линии западного горизонта мне чудилась не картина шагающих миллионов, а живой лес протянутых рук, и, заглушая легкий ропот прибоя, по воде будто разносилась печальная тихая жалоба:
— Если теперь всего так много, почему наши дети сидят без хлеба? Дайте хлеба. Дайте возможность работать для хлеба. Дайте нам жить…
Я так ясно все это видел… Я бесился, неистовствовал, был сам не свой. Отто Кармикаель, мудрец из Монси, один из умнейших людей, каких я только встречал, говорил мне:
— Относитесь к этому легче. Вы нетерпеливы. На такие вещи требуются годы и годы. Успокойтесь, мой милый, вы идете впереди своего времени.
Очень легко было отвернуться от видения на линии далекого горизонта и просто дышать здоровым, чистым воздухом озера, пить доброе виски, рубить деревья, зарываться босыми ногами в теплый песок, заливать богемскую колбасу рейнским вином, плавать и слушать чудную музыку Бетховена, сидя вечерком у камина в нашем новом доме в Уэйк-Робине. Легко было на минутку забыть это видение, но вот уж с юго-востока из-за дюн доносятся заглушенные взрывы слезоточивых и рвотных бомб, рвущихся на улицах. Толедо, а из-за озера, с далекого, далекого запада, слышится марш-марш-марш… мерный шаг забастовщиков Сан-Франциско, провожающих останки убитых товарищей…