Стоит ли верить сердцу?

Келли Элисон

– Ну, Блю, - сказал он вслух, поднимаясь на ноги, когда машина въехала во двор, - неужели это ты примчался?

Никто из здешних не стат бы добираться в эту глушь на такой крошечной четырехцилиндровой штучке, которая остановилась в нескольких метрах от него.

Стоя на верхней ступеньке, он ждал, пока водитель не выключил ослепившие его фары.

– Чем могу быть вам полезен?
– спросил он громко, еще не разбирая, кто же приехал.

– Можешь простить меня за идиотство?

Пэриш застыл, не в силах поверить, что голос,

исходивший из автомобиля, не плод его воображения. Дверца открылась, и Джина, выбравшись из машины, предстала перед ним.

– На всякий случай, - попросила она, - не мог бы ты дать мне чашку кофе, прежде чем отправишь обратно? Я привезла собственную кофеварку и немного настоящего молока.
– И по голосу, и по тому, как она держалась за дверцу машины, чувствовалось, что она слегка нервничает. Света из автомобиля хватало, чтобы увидеть, что она поменяла костюм, в котором уезжала, на легкий жакет и джинсы.

– Планируешь побыть еще, да?

– Это зависит от того, расценивается ли глупость как преступление. Если да, то я - номер один среди негодяев, и полиция, вероятно, пожалует сюда в любую минуту. Для меня, пожалуй, они заново введут смертную казнь.

– Понимаю.

– Я думаю, поскольку место это очень уединенное, ты мог бы позволить мне отсидеться здесь лет, скажем, пятьдесят-шестьдесят.

Сердце Пэриша чуть не вырвалось из груди.

– Звучит так, будто ты нарываешься на пожизненное заключение.

– Именно, - отозвалась она торжественно, все еще не двигаясь.

Ему смертельно хотелось спрыгнуть с веранды и затащить ее в дом, но он сдержался. Решение проделать столь долгий путь было целиком ее собственным решением. И он хотел, чтобы последние несколько шагов определялись только тем, что она действительно чувствовала к нему, а не тем, что он мог бы заставить ее чувствовать.

– Здесь трудная, уединенная жизнь, - продолжал он играть роль адвоката дьявола, - городской человек вскоре может ощутить себя глубоко несчастным.

– Возможно, - согласилась она, оглядывая тихий простор, окружавший их, потом захлопнула дверцу и отошла от машины, - но и в городе может быть трудно и одиноко. Особенно если твои мысли и сердце пребывают где-то еще.

Не сводя с него глаз, Джина медленно шла к нему.

– Несчастье определяется совсем не географией, - сказала она, поднявшись на нижнюю ступеньку.

Сердце Пэриша громко барабанило, кажется, где-то в голове.

– Я люблю тебя, Пэриш. Я намерена любить тебя всегда, буду ли я здесь или в Сиднее.

Может быть, настанет время, когда жизнь здесь поглотит меня, но ты будешь по крайней мере под рукой. В Сиднее тебя не будет.
– Неуверенно улыбнувшись, она сделала еще шаг.
– Но я предполагаю... дело в том... Я больше хочу быть несчастной с тобой, чем без тебя. Я... Она споткнулась, и Пэриш подхватил ее.

– Проклятье! Когда ты наконец починишь эту ступеньку?

Он засмеялся и отвел волосы с ее лица:

– Не знаю. Никогда,

кажется, не соберусь.

– Тогда я попрошу, чтобы Снэйк сделал это... после того, как установит новый бак для горячей воды, скажем на следующей неделе.

– Вы договорились установить новый бак?
– растерянно спросил он.

– Да. Если я собираюсь жить здесь лет пятьдесят или около того...

Когда его губы закрыли ей рот, Джина окончательно поняла, что перед нею светлое будущее. Никогда в жизни она не чувствовала себя такой защищенной, такой уверенной в себе, какой хотела и могла бы быть.

Скрип половых досок, когда они шли по холлу и дальше в спальню, звучал музыкой в ее ушах. Кому нужны ковры от стены до стены? Что хорошего в белой-белой спальне, если с ней не Пэриш?

– Новые одежки, - заметил он, когда они торопливо начали раздевать друг друга.
– И не видно имени дизайнера.

– Мой багаж был уже в самолете, - сказала она, - и даже такая городская штучка, как я, знает, что на ревизию скота не отправляются в костюме.

Руки Пэриша замерли.

– Ты собираешься выехать в ревизионный лагерь?

Хотя это прозвучало почти испуганно, Джина уловила скрытую радость в его словах.

– Я не только хочу делить твои мечты, Пэриш, но хочу помогать тебе обращать их в явь. Я еще не очень много знаю о жизни на ферме крупного рогатого скота, но я упорна, езжу верхом и быстро учусь. Я не из тех, кто сидит дома и, ломая руки, молится, чтоб не пораниться.

Она говорила горячо и серьезно, но ее руки и внимание были заняты его одеждой.

– Я намерена изучить все о твоем бизнесе, все, что касается крупного рогатого скота, и что может тебе пригодиться, я собираюсь сопровождать каждый шаг твоей жизни. Не потому, что я сейчас уже такая, а потому, что хочу быть такой. Всегда.

Встав на колени, Пэриш усадил ее на кровать, поддерживая одной рукой за спину, а свободной приподнял ее подбородок, чтобы заглянуть в лицо. Как всегда, ее прелесть ошеломила его, и, прежде чем заговорить, он поцеловал ее долгим, нежным поцелуем.

– Я люблю тебя, Джина. И, клянусь, не стану порхать по твоей жизни, как это проделал твой отец с твоей матерью. Ни черта подобного.

– Я это знаю, Пэриш, - она усмехнулась, - но даже если бы сомневалась, то ничего похожего не случится потому, что я - не моя мать и такого не допущу.

В тот же миг последние, слабые сомнения Пэриша исчезли. Эта невероятная женщина приняла на себя обязательство быть частью его жизни.

– Ты хоть представляешь себе, как я люблю тебя, Джина Петрочелли? спросил он, опрокидывая ее на подушки.

Она улыбнулась:

– Конечно. Но лучше покажи мне это.

– Немедленно.

И, обойдясь далее без разговоров, они быстро избавились от остальной одежды. Единственным желанием Джины, лежавшей обнаженной в его объятиях, было доказать ему свою любовь столь же выразительно, как он доказывал ей свою.