Столь долгое возвращение… (Воспоминания)
Шрифт:
Война не была неожиданностью для наблюдателей и политиков. Она была завершением длительной, многотрудной подготовки. Результаты войны, столь удивительно сказавшиеся на судьбе российского еврейства и приведшие к массовому исходу евреев из СССР, также нельзя назвать внезапным. Им предшествовал относительно благополучный период, последовавший за смертью Сталина: пресловутая «оттепель», возвращение из лагерей и тюрем уцелевших сионистов. Потом наступило подавление возникшего было свободомыслия.
Национальная проблема, приговоренная к смерти и расстрелянная Сталиным, вновь возникла в грозном масштабе. Толстокожий великорусский шовинизм столкнулся с национализмом окраин: Украины, республик Прибалтики и Закавказья. Даже апатичные среднеазиатские республики стали
Начиная с 6 июня 1967 мы не отходили от приемника ни днем, ни ночью. Советские газеты кричали о «победоносном наступлении» арабских армий, но, зная почерк «отечественной» прессы, этим сообщениям мало кто верил. Первый же намек о «выравнивании» линии фронта сигнализировал о том, что арабы побежали. Евреи открыто ликовали, говорили друг другу: «Наши там наступают!» Когда над Израилем нависла военная угроза, очень многими среди российского еврейства был сделан категорический выбор: «Израиль — это родное, Россия — это в лучшем случае двоюродное, а то и вовсе чужое». Так рассуждали не только те евреи, которые уже тогда решили свою судьбу: вырваться в Израиль. Так рассуждали и те, кто на работе утверждали обратное, а вернувшись домой прилипали ухом к своим радиоприемникам, говорящим шепотом, — чтобы соседи не услышали.
Позже в России завоевал популярность такой анекдот:
«Самый могущественный еврей СССР — заместитель Косыгина Дымшиц — проводит очередную конференцию „дрессированных евреев“, клеймящих израильских агрессоров. Вдруг, взглянув на часы, Дымшиц начинает заметно нервничать, спешить. Он быстро заканчивает конференцию, садится в свою машину, велит шоферу гнать домой. Дома Дымшиц запирается в самой дальней комнате, опускает шторы на окнах, залезает под одеяло, укрывается с головой и… включает транзисторный приемник, настроенный на волну „Голос Израиля“».
Слушая «Голос Израиля», рассказывающий о ходе военных действий, евреи — а особенно еврейская молодежь — испытывали невиданную гордость, испытывала прекрасную причастность к судьбе своего народа.
Но говорить о демонстрациях у здания ЦК КПСС, о стычках с милицией, о голодных забастовках на московском центральном телеграфе было еще рано. Следовало решиться на первый, самый «страшный» шаг — получить вызов из Израиля, где жили далекие остатки семей, спасшиеся от гитлеровских и сталинских погромов. Фотографии израильских теток, дядек, троюродных братьев и сестер хранились в самых дальних ящиках, об этих родственниках предпочитали громко не говорить и в анкетах их не упоминать: родственники за границей ничего, кроме неприятностей, никогда не приносили советскому человеку. Советский человек, если он хочет преуспеть в жизни, должен быть стерилен, как операционная салфетка. А какая речь может идти о «стерильности», если у тебя родственники за границей, да к тому же в Израиле?
У нас тоже были родственники в Израиле: двоюродные сестры Маркиша и моя родня по материнской линии. Семейные легенды сообщали, что двоюродная или троюродная сестра моей мамы была замужем за родным братом президента Хаима Вейцмана и знаменитый генерал Эзер Вейцман является, таким образом, моим в весьма отдаленной степени кузеном. Фотографий Эзера у
Начало, собственно, было положено задолго до победоносного исхода Шестидневной войны.
После гибели Маркиша, после нашего возвращения из ссылки переезд в Израиль представлялся нам прекрасной, но неосуществимой мечтой. Мы отдавали себе отчет в том, что, убив Маркиша, Советы сделают все, чтобы не выпустить нас из своей страны. Живым свидетелям Советы предпочитают мертвых.
Общение с израильтянами, однако, не давало угаснуть нашей надежде: мы были не одни в мире со своей мечтой.
Первым израильтянином, с которым мы встретились, был, как я уже писала, Самуил Микунис. При всем его обаянии мы не решались говорить с ним открыто: он был коммунистом. Но после возобновления дипломатических отношений, прерванных в связи с Синайской войной 1956 года, в Москве вновь появились израильтяне. Они приходили на еврейские концерты, мы видели их, иногда разговаривали с ними, носившими на лацканах пиджаков значок с гербом нашей страны, страны евреев. Давид, еще в 1958 году предпринявший неудавшуюся попытку уехать в Израиль через Польшу, установил «таинственные» знакомства с израильтянами. Он не снимал с шеи цепочки с серебряным «щитом Давида» — это было по тем временам немалым мужеством. После каждой встречи с израильтянами он получал новый заряд энергии, Израиль словно бы перекочевывал с обратной стороны Луны на ее освещенную половину. Зачастую я ничего и не знала об этих встречах — Давид не хотел волновать меня: он знал, что такие контакты могут кончиться для него и всех нас плачевно. В это же время (60 год) Давид начал печатать в Израиле свои стихи-сиониды под псевдонимом Д. Маген. Об этом я тоже долго ничего не знала.
С 63–64 года мы стали бывать на приемах в Посольстве Израиля в Москве. Уходили мы оттуда подавленными: словно бы покидали родину и возвращались на чужбину. Связь с Израилем стала, однако, реальным фактором, и это укрепляло нас.
Война 67 года окончательно взломала наслоения пятидесятилетнего страха. Израиль постоит за нас, Израиль не бросит нас, евреев, в беде! Нужно только получить вызов из Израиля — и начинать. Нам не предстояло шагать в темноте — начало пути было открыто и освещено такими, как поэт Иосиф Керлер, певица Нехама Лифшиц. Им было трудно — они были одними из первых. Они-то шагали в темноте по этому новому, невиданному пути — пути борьбы с Советской властью за свои права, которых эта самая власть их начисто лишила.
И в один прекрасный день мы вынули из почтового ящика продолговатый плотный конверт с вызовом от двоюродной сестры Маркиша. Первый шаг был сделан, и мы не сомневались в том, что КГБ в курсе наших дел: цифра «7» на конверте, заключенная в кружок, означала, что цензура ознакомилась с содержимым конверта. Кроме того, нам доподлинно было известно, что этот вызов — отнюдь не первый, отправленный нам из Израиля. Все предыдущие, однако, не были нам доставлены.
Итак, мосты были сожжены — или, если угодно, наведены: государственный документ государства Израиль — с гербом, печатью и красной шелковой лентой — был помещен в запирающийся ящик письменного стола, как величайшая ценность. В именной список, обозначенный в вызове, входил, естественно, и мой сын Симон, и моя мама. Нам предстояло закончить некоторые дела — и подавать вызов в соответствующие инстанции. Мы предполагали две возможности: или, не желая «связываться» с семьей Маркиша, нас отпустят сразу, или борьба наша затянется надолго, быть может, навсегда. Мы также понимали, что подача нами документов подтолкнет к дверям ОВИРа немало колеблющихся. И это последнее предположение придавало нам силы.