Столичная штучка
Шрифт:
— Это кто?
Счастливое пофыркивание Бубновой, не расслышавшей ответа Риммы, произвело эффект катализатора, и, мгновенно вскипев, Козлова гаркнула в трубку:
— Кто-кто, вошь в пальто! Переключи кран, водоплавающее, и перестань греметь стаканом!
От неожиданности Ксюха вздрогнула, и гладкая стеклянная посудина, выскользнув из ее мокрых пальцев, пошла ко дну. Глядя на расплывавшееся в воде пятно бывшего коньяка, Бубнова с сожалением вздохнула и, переключив кран на душ, лежащий на дне ванны, потянулась к кнопке магнитофона. Ванну с коньячным экстрактом она еще не принимала никогда и, потянув
— Ты чего кричишь, словно потерпевшая при пожаре? — укоризненно проговорила она. — Я когда-нибудь из-за тебя начну заикаться.
— Заикаться ты начнешь не когда-нибудь, а прямо сейчас, — донеслось из трубки, и от звона в мембране Ксюху снова передернуло.
— Перестань орать, как дурная! — возмутилась она. — Что у тебя случилось? Тебя что, муж на работу выгоняет?
— Это не у меня случилось, а у тебя, алкоголик ты недоделанный! — с новой силой завелась Римма, и от раздражения ее глаза навыкате сделались больше обыкновенного. — Твой нюня отдал моему пескоструйчику все деньги, все, до последнего гроша, — прикрывая на всякий случай трубку рукой, проговорила она.
— Этого не может быть, — самоуверенно протянула Ксюха, и в голосе подруги Римма уловила нотки, похожие на жалость к дефективному ребенку. — У Толика в доме даже тараканов нет, потому что они все с голодухи передохли еще лет десять назад.
— Ты хоть в состоянии понять, о чем я тебе толкую? — в голосе Козловой прорезались металлические нотки. — Или у тебя две извилины, и те — след от бигудей? Я тебе говорю, что своими ушами слышала, как Макарыч велел Игоряше перевести эти деньги на его счет.
— А ты не пробовала почистить уши палочкой? — спросила Ксюха, и в трубке раздалось глупое хихиканье. — Риммка, ты теряешь квалификацию, — уверенно заявила она, — тебе мерещится невесть что. У Нестерова даже на пирожок с картошкой в кармане денег не бывает, — хохотнула она, и в трубке опять послышался всплеск.
— Бубнова, ты бестолочь или прикидываешься? — грубо оборвала ее Козлова. — Я говорю тебе, что Нестеровы выплатили долг до последней копейки.
— Ты серьезно? — начиная понимать ситуацию, Оксана вцепилась в трубку, и глаза ее постепенно поползли на лоб.
— Серьезней не бывает, — услышав замешательство в голосе подруги, Римма сменила гнев на милость и начала сбрасывать обороты.
— Да где же они столько накопали? — дыхание Ксюхи стало прерывистым и неровным. — У них же гроша ломаного за душой нет.
— Значит, есть, раз раскошелились, — резюмировала Римма, с опаской поглядывая на дверь. То, каким способом была добыта ее информация, допускало, что под ее дверью тоже мог дежурить любопытный, поэтому, напрягая слух, она заговорила значительно тише. — Жаль, конечно, что ты проехала мимо денег, но сейчас суть уже не в этом, — сказала она, — суть в том, что твой благоверный отмазал своего сопляка по всем статьям, так что пескоструйчик нам больше не помощник, придется изобретать велосипед заново.
Представив, что опять придется начинать с нуля, без денег, без крыши над головой, у Ксюхи закружилась голова и
— Ты меня слышишь? — голос Риммы казался далеким и абсолютно нереальным, доносившимся из-за толстого мутного стекла. — Я скоро к тебе приеду, ты меня поняла?
— Зачем? — булькнув, слово упало в пену с коньяком, и Ксюхе стало забавно. Икнув, она на миг застыла, а потом, неудержимо затрясшись, захохотала в полный голос. — Надо же, какое… богатство… мимо рук… проскочило! — судорожно всхлипывала она.
— Ксюха! — занервничала Римма, но ее голос потонул в судорожных выкриках подруги. — Бубнова!!! — позабыв о конспирации, гаркнула она, но на том конце провода внезапно щелкнуло, и в трубке повисла тишина.
Когда Анатолий и Вовчик вернулись домой, Ева Юрьевна накрывала на стол. В доме аппетитно пахло жареным картофелем и маринованными огурцами, а аромат запеченной в духовке курицы вызывал глубокий слюноотделительный рефлекс, плавно переходящий в желудочные спазмы. Потянув носом, Вовчик блаженно зажмурился, и его лицо приобрело благодушно-мечтательное выражение. Курица была фирменным блюдом Евы Юрьевны; мягкая, с хрустящей золотистой корочкой, истекающая соком, она была настолько соблазнительна, что устоять против искушения съесть ее в один момент не было никаких сил: ни физических, ни моральных. Жаль, конечно, но в старой леди погиб великий кулинар — готовить такую красоту для себя одной не имело смысла, а внуки заходили не так уж и часто.
— Бабуля, ты гений! — Вовчик заглянул в кухню и, увидев приготовления к ужину, широко улыбнулся. — Если бы ты только знала, как я люблю твою курочку…
— Это ни для кого не секрет, мой дорогой, — Ева Юрьевна вытерла руки о старое вафельное полотенце и сдержанно хмыкнула, — твоя любовь к чревоугодию чуть больше любви ко мне и чуть меньше, чем к себе любимому.
— А между прочим, ученые установили, что у любого мужчины существует от желудка прямая физиологическая зависимость, — рядом со светлыми вихрами Вовчика в дверях возникла голова Анатолия, — так что нет ничего удивительного в том, что любой представитель сильного пола сначала думает желудком и только потом головой. Эта закономерность обусловлена природой, — подвел итог Анатолий и, довольный своими аргументами, расправил плечи.
— Значит так, жертва рефлекса, — не обращая внимания на научные доводы сына, отрезала Ева Юрьевна, — если бы у мужиков после раздумий желудка начинала функционировать голова, никто бы из представительниц, как ты говоришь, слабого пола не имел ничего против такого порядка вещей. Но послеобеденные размышления, как правило, приводят к полному отключению этого важного органа, поэтому во избежание несчастного случая мы сначала вместе с Федором обсудим наши планы, а потом сядем за ужин.