Столкновение цивилизаций

Хантингтон Самюэль

“Большой Китай”, таким образом, это не просто абстрактное понятие. Это быстро растущая культурная и экономическая реалия, которая уже начала становиться политической. Благодаря китайцам в 1980-е и 1990-е годы имел место бурный экономический рост: на материковой части, у Тигров (три из четырех Тигров – китайские общества), и в Юго-Восточной Азии. Экономика Восточной Азии все больше концентрируется вокруг Китая, и Китай все сильнее доминирует в ней. Китайцы из Гонконга, Тайваня и Сингапура предоставили основную часть капиталов, которые вызвали резкий подъем экономики материкового Китая в 1990-х. Зарубежные китайцы доминируют в экономиках стран Юго-Восточной Азии. К началу 1990-х годов китайцы составляли 1% населения Филиппин, но отвечали за 35% продаж местных фирм. В середине 1980-х в Индонезии китайцев было 2 – 3 процента от общего населения, но в их руках было сосредоточено около 70% местного частного капитала. Семнадцать из двадцати пяти крупнейших компаний контролировались китайцами, а один китайский конгломерат давал 5% ВНП Индонезии. В начале 1990-х китайцы составляли 10% населения Таиланда, но владели девятью из десяти крупнейших фирм и отвечали за 50% ВНП. Китайцы составляют примерно одну треть населения Малайзии, но экономика почти полностью в их руках . Вся восточно-азиатская экономика

вне Японии и Кореи – это, по сути, китайская экономика.

Возникновение сферы совместного процветания Большого Китая в значительной мере облегчается “бамбуковой сетью” семейных и личных отношений, а также общей культурой. Зарубежные китайцы способны вести бизнес в Китае намного лучше жителей Запада или японцев. В Китае доверие и преданность зависят от личных связей, а не от контактов, законов и других письменных документов. Западному бизнесмену будет намного проще вести дела в Индии, чем в Китае, где верность договорам зиждется на личных взаимоотношениях. Фунабаси Йоичи в 1993 году с [c.262] завистью заметил, что Китай извлек немалую выгоду из “не имеющей границ сети китайских коммерсантов в Гонконге, Тайване и Юго-Восточной Азии” . “Зарубежные китайцы, – соглашается с ним один американский бизнесмен, – обладают предпринимательской жилкой, знают язык и переносят «бамбуковую сеть» своих семейных связей на деловые контакты. И имеют огромное преимущество над всеми, кто должен отчитываться перед советом директоров где-нибудь в Акроне или Филадельфии”. Преимущества зарубежных китайцев, ведущих дела на материке, также хорошо сформулировал Ли Кван Ю: “Мы – этнические китайцы. У нас много общего в наследии и культуре… Люди симпатизируют тем, кто на них похож. Это чувство взаимопонимания усиливается, если общими являются культура и язык. Это облегчает доверие и взаимопонимание – основу для любых деловых отношений” . В конце восьмидесятых – девяностых годов двадцатого века зарубежные этнические китайцы смогли “продемонстрировать скептически настроенному миру, что связи quanxi, основанные на общности культуры и языка, могут скомпенсировать пробелы в правовых нормах и неясности в правилах и нормах”. Важность общей культуры для экономического развития была подчеркнута на Второй всемирной конференции китайских предпринимателей, состоявшейся в Гонконге в ноябре 1993-го. Ее описывали как “всекитайский триумфальный праздник, на который собрались китайские бизнесмены со всего мира” . В синском мире, как везде, культурная общность стимулирует развитие экономических связей.

Снижение активности экономического участия Запада в китайской экономике после событий на площади Таньаньмынь, за которым последовало десятилетие бурного экономического роста в Китае, дало возможность и стимул зарубежным китайцам превратить свою особую культуру и личные связи в капитал, и их крупные инвестиции хлынули в Китай. Результатом стал резкий рост экономических связей между китайскими сообществами. В 1992 году 80% [c.263] прямых иностранных инвестиций в китайскую экономику (11,3 миллиарда долларов) пришлось на долю зарубежных китайцев, преимущественно на Гонконг (68,3%), а также на Тайвань (9,3%), Сингапур, Макао и другие страны. Япония, напротив, вложила лишь 6,6%, а Соединенные Штаты – 4,6% от общей суммы. Из примерно 50 миллиардов общих иностранных инвестиций 67% пришло из китайских источников. Рост торговли был не менее впечатляющим. Экспорт Тайваня в Китай вырос практически с нуля в 1986 году до 8% от общего тайваньского экспорта в 1992-м, увеличившись только за 1992 год на 35%. Рост сингапурского экспорта в Китай в том же 1992 году вырос на 22% (для сравнения: в тот год его общий экспорт увеличился всего на 2%). Как заметил в 1993 году Мюррей Вайденбаум: “Несмотря на то что сейчас в регионе доминирует Япония, в Азии интенсивно развивается промышленность, коммерция и финансы, создавая новую экономическую структуру с центром в Китае. Этот стратегический район обладает значительным потенциалом в области развития технологий и производства (Тайвань), предпринимательства и торговли (Гонконг), развитой сетью коммуникаций (Сингапур) и невероятным финансовым капиталом (целых три страны!), а также огромными территориями, ресурсами и рабочей силой (материковый Китай)” . Кроме того, рынок материкового Китая, конечно же, потенциально самый большой из всех растущих рынков, и к середине 1990-х инвестиции в Китай были направлены в основном на продажу в данном регионе и экспорт их него.

Китайцы в странах Юго-Восточной Азии в различной мере ассимилировались с местным населением, причем последнее зачастую испытывает антикитайские настроения, которые при случае, как например меданское восстание в Индонезии в апреле 1994-го, вырываются наружу в форме насилия. Некоторые жители Малайзии и Индонезии критиковали отток китайских инвестиций на материк как “бегство капиталов”, и политические лидеры [c.264] вынудили президента Сухарто успокоить общественность заявлением, что это не окажет отрицательного воздействия на экономику их страны. Китайцы из Юго-Восточной Азии, в свою очередь, настаивали на том, что они преданны исключительно стране, где родились сами, а не их предки. В начале 1990-х отток китайского капитала из Юго-Восточной Азии был компенсирован солидными тайваньскими инвестициями в Филиппины, Малайзию и Вьетнам.

Сочетание растущего экономического могущества и общей китайской культуры привело к тому, что Гонконг, Тайвань и Сингапур принимают все большее участие в делах материкового Китая. Смирившись с приближающейся сменой власти, китайцы из Гонконга начали приспосабливаться к власти Пекина, а не Лондона. Бизнесмены и другие лидеры не хотят критиковать Китай и делать то, что может обидеть Китай. Когда они все-таки задели его, китайское правительство не колеблясь немедленно ответило тем же. К 1994 году сотни предпринимателей сотрудничали с Китаем и работали “гонконгскими советниками” в организации, которая на самом деле была теневым правительством. В начале 1990-х экономическое влияние Китая в Гонконге также значительно усилилось, и инвестиции с “материка” в 1993-м превысили совокупные инвестиции Японии и Соединенных Штатов . К середине 1990-х экономическая интеграция Гонконга и материкового Китая практически завершилась, и осталось лишь ждать политической интеграции, которая наступит в 1997 году.

Развитие связей Тайваня с материковым Китаем отстает от укрепления сотрудничества Китая с Гонконгом. Тем не менее в восьмидесятые годы произошли значительные изменения. На протяжении трех десятилетий после 1949

года Две китайские республики отказывались признавать существование и легитимность друг друга, не имели связей друг с другом и фактически были в состоянии войны, которая время от времени проявлялась в перестрелках у прибрежных островов. После того как Дэн Сяопин укрепил свою [c.265] власть и начал процесс экономических реформ, правительство материкового Китая сделало ряд шагов к примирению. В 1981 году правительство Тайваня ответило взаимностью и начало отход от политики “трех нет” – нет контактов, нет переговоров и нет компромисса с материком. В мае 1986-го состоялись первые двусторонние переговоры по поводу возвращения тайваньского самолета, который был угнан в материковый Китай, и годом позже Тайвань отменил запрет на торговлю с материком .

Последовавшее быстрое развитие экономических взаимоотношений между Тайванем и материком в значительной мере облегчалось “общей китайской идеей”, и результатом стало взаимное доверие. Жители Китая и Тайваня, как заметил главный представитель Тайваня на переговорах, “имеют настроение «свой своему поневоле брат»” и гордятся достижениями друг друга. К концу 1993 года жители Тайваня совершили 4 миллиона 200 тысяч визитов на материк, а китайцы 40 000 раз посетили Тайвань; каждый день жители Тайваня и Китая обменивались 40 000 писем и 13 000 телефонных звонков. Статистика сообщает, что торговля между двумя Китаями в 1993 году достигла 14,4 млрд долларов, а 20 000 тайваньских фирм вложили в развитие материка от 15 до 30 млрд долларов. Тайвань все большее внимание уделял материковому Китаю, с которым он связывал свой успех. “До 1980 года наиболее важным рынком для Тайваня была Америка, – заметил один тайваньский государственный деятель в 1993 году, – но в девяностых мы знаем, что наиболее важный фактор успеха для Тайваня – это материк”. Наиболее притягательной для тайваньских инвесторов, столкнувшихся с нехваткой рабочих рук у себя дома, стала дешевая рабочая сила на материке. В 1994 году начался обратный процесс исправления дисбаланса капитала и рабочей силы между двумя Китаями, когда тайваньские рыболовные компании наняли около 10 000 жителей материка для работы на своих судах . Развитие экономических связей привело к переговорам между двумя [c.266] правительствами. В 1991 году два Китая учредили организации для связи друг с другом: Тайвань создал Фонд взаимодействия, а материк – Ассоциацию по отношениям через Тайваньский пролив. Первая встреча состоялась в Сингапуре в апреле 1993 года, а последующие встречи были проведены на материке и на Тайване. В августе 1994 года состоялся прорыв – подписан договор, содержащий множество ключевых вопросов, и даже пошли разговоры о возможном саммите глав двух правительств.

В середине 1990-х между Тайбэем и Пекином оставались нерешенные вопросы, включая независимость Тайваня, его участие в международных организациях и возможности самоопределения Тайваня как независимого государства. Однако вероятность того, что последнее произойдет, становится все меньше, потому что основной борец за независимость – Демократическая Прогрессивная Партия, обнаружила, что избиратели не хотят разрывать существующие связи с материком, и перестала “нажимать” на этот вопрос, боясь потерять голоса. Лидеры ДПП заявляют, что если они придут к власти, то вопрос независимости не будет первым на их повестке дня. Два правительства также имеют общие интересы – необходимо отстоять принадлежность Спрэтли и других островов Южно-Китайского моря к Китаю, а также подтвердить американский режим наибольшего благоприятствования по отношению к материковому Китаю. В начале 1990-х оба Китая медленно, но уверенно и неотвратимо двигались навстречу друг к другу и развивались в соответствии с их растущими экономическими связями и общей культурной идентичностью.

Это движение к компромиссу резко приостановилось в 1995 году, когда тайваньское правительство агрессивно потребовало признания и включения в международные организации. Президент Ли Дэнхуэй совершил “частный” визит в США, и на Тайване в декабре 1995 года прошли парламентские выборы, за которыми в марте 1996-го последовали президентские. В ответ китайское правительство провело [c.267] испытания ракет в море поблизости главных тайваньских портов и провело военные маневры близ островов, контролируемых Тайванем. Такое развитие ситуации подняло два вопроса. Один касается настоящего: может ли Тайвань оставаться демократическим, не став де-юре независимым? Второй относится к будущему: может ли Тайвань быть демократическим, не оставаясь независимым де-факто?

Отношения Тайваня с материком прошли две фазы и могут вступить в третью. На протяжении десятилетий националистское правительство заявляло, что является правительством всего Китая; это заявление означало явный конфликт с правительством, которое на самом деле контролировало весь Китай, за исключением Тайваня. В 1980-х тайваньское правительство отказалось от этих претензий и определило себя как правительство Тайваня, что обеспечило основу для примирения с материком по принципу “одна страна, две системы”. Однако многие отдельные личности и целые группы на Тайване подчеркивали, что Тайвань имеет отдельную культурную идентичность, указывая на сравнительно короткий период китайского правления и тот факт, что местный язык непонятен для носителей мандаринского диалекта. На самом деле, они пытались определить тайваньское общество как не-китайское и, таким образом, по праву независимое от Китая. Помимо этого, правительство Тайваня стало более активным на международнойарене, давая понять, что Тайвань – отдельная страна, а не часть Китая. Короче говоря, самоопределение национального правительства Китая эволюционировало следующим образом: правительство всего Китая – правительство части Китая – правительство не-Китая. Последняя позиция, которая де-факто означает провозглашение независимости, полностью неприемлема для официального Пекина, которое неоднократно подчеркивало готовность использовать силу, чтобы не дать этому произойти. Лидеры китайского правительства также заявили, что после присоединения к КНР Гонконга в 1997 году и Макао в 1999-м они предпримут [c.268] шаги по возвращению Тайваня. По всей видимости, то, как это произойдет, зависит от нескольких факторов: от того, насколько сильной будет поддержка движения к формальной независимости в Тайване; от исхода борьбы за право стать преемником главы государства в Пекине, которая заставляет политических и военных лидеров занимать крайне националистическую позицию; и наконец, от развития военного потенциала Китая до такой степени, что станет осуществимой блокада или вторжение на Тайвань. Видимо, в начале двадцать первого столетия Тайвань по принуждению или путем переговоров, а скорее всего при помощи сочетания того и другого будет более тесно интегрирован с материковым Китаем.