Столкновение обстоятельств
Шрифт:
Москва обняла давкой, самой большой в Европе,- Курским вокзалом.
...На "Профсоюзной" - ни эскалатора, ни давки. Пятнадцатого апреля сего года в девятнадцать пятьдесят шесть по московскому худенькая девчонка, брюнетка с черными-черными глазами, покачнувшись, упала и пролетела лестницу сверху донизу, пока не остановилась. Очнулась - пожалела, что не в узком коридоре эскалатора, где со всех сторон люди, а на этой вот безлюдной станции настиг ее обморок.
Два негритянских паренька с медфака "Патриса Лумумбы" писали ее учебную историю болезни, два лечащих врача - настоящую, бегали
И где только наша не пропадала!
Гнала зачеты, как курьерский поезд. Невропатологи обрадовали: наклонность к обморокам останется в подарок на всю жизнь, а посему учись падать и всегда носи с собой нашатырку. И еще обрадовали: обморок ты, доктор Назарова, получила из-за московской нервной жизни. Жила бы в провинции, воздухом дышала - ничего бы не стряслось такого...
– Панкратов, у тебя совесть-то есть? Хоть бы ради смеху два раза с одной и той же притащился!!! Ну, захады, ар"л!! Вас небось ышо и завтраком кормить? Ой, какой у нас видон; браво, браво, маэстро!!!
...Какая ты была, такая и осталась, Анька Назарова. Твой черный огонь впишется в любой пейзаж - что в хибары, что в хоромы... Ну как ты тут?
– Как живу? Ничего живу. Худо-бедно, а еще одной казанской сиротой в столице больше. Вот. А когда мне скучно - прихожу на Казанский вокзал и в грузчики прошусь. И вообще "удивительное дело - головой с балкона вниз"!
– Ты еще шутишь?
– Шутю. Ето все, Андрюш, от несурьезности моей жизненной позиции, как бы моя мамочка сказала. А коли серьезно - ничо хорошего. Не привыкну я к етой столице и привыкать не хочу. Тут полжизни на одну езду уходит. Да и не в этом дело. Все кругом нервные какие-то. Это ж в провинции все по-свойски и запросто. А тут тебе такое "запросто" покажут - не хуже моего сотрясения! К этому не подступись, с тем не заговори - тот талант, этот гений, а этот мыслитель. Каждый со своим комплексом. С группой с первого дня в штыки. Потом, после травмы, меня те полгруппы, что приезжие, под опеку взяли. До дому аж провожают. А москвичи до сих пор... Березовые девочки.
– Ну, дубовые - это я знаю. А березовые - это что?
– А ето те, что, кроме как из магазина "Березка", одеваться не хотят. Я от этих девочек первый раз в жизни выражение "проклятый стройотряд" услыхала. Андрюшка, это ж мне после наших-то костров и песен как ножом по сердцу! А еще тут был случай: на Садовом "левака" тормознула, лень было до метро пешком идти. Оказался киношник какой-то. И жить меня учить стал. "Ваши,- говорит,капустники - кислые, кампашки - развеселые, джинсы - линялые, гитары эти, клички да жаргончики - это все помойка жизни и кончится скоро. Классиков надо читать и самоочищаться". А три рубля не забыл взять, апостол. Видать, на Рембрандта не хватило, швейцарского издания. Я так думаю.
– Так что пока одна? Оборону держишь?
– Держу. Одна как сыч. Пару раз после разговора
– Наташа Белецкая. Первый Ленинградский, шестой курс.
– Аня Назарова. Второй Московский, пятый курс. Панкратов, тебе что, уже в Казани простору мало? Наташа, как ты могла стать жертвой этой старой вешалки? Вах! Брысь отсюда, Панкратов! Видеть этого бабника больше не могу!
6
Андрей покорно исчез в комнату. Девчонки остались на кухне мыть посуду и судачить. На Анькином кассетнике "жарились макароны" - девяносто минут сборной Италии. По хате бродил кот Крокодил: что бы такого сделать плохого?
– Наташка, где он тебя нашел? Он же у нас столичных девушек в грош не ставит?
– Анька, он же на "Скорой" работает?
– Как? А мне ничо не сказал. Панкратов!! Подь сюды! А куда твоя кафедра девалась? И полгода молчать?!
– А почему я должен был говорить? Добавить тебе второе сотрясение? В конце-то концов, не бог весть какое событие.
Панкратов по дороге на кухню успел вытащить из книжного шкафа фотографию нагловатого супермена лет двадцати пяти, на фоне модерновой операционной. Анька этого не заметила и продолжала натиск:
– Зачем ты туда пошел? "Скорая" - это ж чуть поумнее, чем перетягивание каната! Ты же шел первым, зачем взял?
– Во-первых, чтобы за три года спокойно защититься, придется пойти и на перетягивание каната. Зато знаешь, скольких поклонниц поотшибало?! А у тебя, как я понял, прибавилось?
И тут Анька разглядела снимок в руках Андрея.
– Можешь познакомиться. Мой официальный жених.
– Откуда?
– Кардиохирург. Молодой, но растущий.
– А как человек-то, ничего?
– Я ж его в глаза не видела! Мне его мама сватает. Москвич. С першпективой. Папу же мамиными молитвами в столицу перевели, теперь вот за мою судьбу похлопотать надо. Усе по плану. У меня одна надежда: першпективный на стукнутой жениться не захочет. Поищет нетравмированную.
– А мама?
– А что мама? Жалко мне ее. Она ж меня дважды уже могла потерять из-за своих жизненных принципов. Или тогда, в метро, если бы я упала менее удачно. Или давно бы меня как человека потеряла. Если б я эти принципы приняла. Ну ладно, давай об этом не будем! Пшли гулять!
...И снова летела серая стенка тоннеля, и снова - который день!
– стук колес, стук колес, стук колес...
"Аньке холодно в жаркой Москве! Я уже сбился со счету, сколько раз в жизни ощущал кожей вот этот человеческий холод..."
– Очнись, Васильич! Как там Казань, стоит? Боков трехкилометровые песни все пишет? Муравей бардов приглашает?
– Все хорошо, Аня. Все хорошо.
...Колесили. Утешали друг друга, над похожденьями своими взахлеб смеялись. Только билетов прямых до Ленинграда не достали.