Столп. Артамон Матвеев
Шрифт:
«О братие и сёстры! Радейте и не ослабейте. Великий старец Аввакум благословляет и вечную вам память любезно воспевает. Да всё огнём сгорите! Приближися — по семо, старче, с седыми своими власы, приникни о невесто, с девическою красотою. Воззри в сию книгу, священную тетрадь, егда мы вас мутим и обманываем. Зрите слог словес и чья рука! Не буди нам вам лгать и на святых клеветати: сам сие чертал великий Аввакум, славный страдалец, второй во всём Павел» [51] .
51
Возможно,
И когда утром пришёл к яме десятник Никита Солоношник, протопоп окликнул его и подал ему письма:
— Доставь жаждущим испить из моего колодца.
Принял Никита послания опального протопопа. Руки жгло, сердце от страха умирало, но принял, ибо кто же не любит на Русской земле правду уст, за которую грозят разорением, пыткой и смертью.
8
Укропом пахло. Цветов из немецких стран не успели доставить, и Фёдор Алексеевич велел вокруг пруда перед Дворцом укроп посадить. Запах приятный, и видом Африка, если снизу-то смотреть.
Ко дню рождения Петра, а родились оба 30 мая, на преподобного Исаакия, — Фёдор подарил брату потешный корабль, доставшийся от Матвеева, и ещё один подарок оставил про запас, себе и брату на добрую потеху.
Иван Максимыч Языков поджёг тонкий фитилёк, проложенный вдоль борта, и все двадцать пушек пальнули одна за другой. Кораблик окутался дымом, ядра улетели на две, на три сажени.
Глаза Петра сияли.
— Дай! — сказал он брату.
— Что тебе? — не понял Фёдор.
— Пущу. Сам пущу!
— Пускай, — согласился Фёдор.
Пётр развернул корабль носом к простору, толкнул. Тут, на счастье, подул ветер, паруса напряглись, и корабль, оставляя за собой след, ходко полетел к другому берегу. Фёдор и Пётр кинулись через дебри укропа встретить корабль.
Боярин Иван Михайлович, старший в роду Милославских, глядел на игру братьев в окошко. От того глядения глаз у боярина дёргался. Пётр — отродье Нарышкиных. Фёдор больше года в царях, а потеснить удалось пока что одного Кириллу Полуэктовича. У него забрали приказы Большой казны и Большого прихода. Оба этих приказа перешли к Ивану Михайловичу, но пора было кончать с царицыными братьями, с Иваном и Афанасием. Под них и Богдан Матвеевич Хитрово копает, и сестрица его досужая, Анна Петровна, и Стрешневы, и Долгорукие, в одной упряжке тут всё, слава Богу. А вот Одоевские в стороне. Беда невелика, но князь Василий Фёдорович, внук Никиты Ивановича, люб царю. Возведён в крайние с путём. Получил в счёт жалованья девятьсот четвертей земель в полях Украины! Впрочем, за Кириллу Полуэктовича, царицыного батюшку, Одоевские не заступились. Знают свой шесток. Натаху бы убрать из дворца! Тихоня, да здоровьишко-то у Фёдора хилое, потому и приятельство его с братцем Петром — чревато...
Иван Михайлович нарочито не додумывал, чем чревато. Боярину давно уже не терпелось нужду справить, но не мог отойти от окна.
Братья достали из пруда корабль и, сидя на земле, разглядывали паруса. Сворачивали, разворачивали...
Иван Михайлович побежал-таки к поганому ведру, а когда вернулся, братья уходили, натешившись, но как уходили! Взявшись за руки!!!
Петру
Над Москвой-рекой был устроен плац для потешных игр. Посреди стоял полководческий шатёр, чуть в стороне воеводская изба. На плацу пехотные рогатины и совсем не игрушечные пушки.
Рота солдат-иноземцев показала царю и царевичу потешный бой, и Фёдор сказал брату:
— Набирай войско, а это всё твоё. Царям пристало смолоду к войне привыкать.
Кончили потеху двадцатью пушечными залпами, а команды пушкарям подавал счастливый, взмокший от возбуждения царевич Пётр.
Фёдор Алексеевич тоже чувствовал себя счастливым и здоровым. Начал военные игры с младшим братцем и остановиться не мог.
Седьмого июня со спальниками, с теремными слугами ходил в поход за Ваганьково. Приказал всем из луков стрелять. Потеряли в травах, поломали тридцать три гнезда северег. Северга — стрела певучая, летучая, доску насквозь пробивает, а в гнезде-то двадцать пять стрел — убыточная потеха получилась.
На другой день пускали стрелы в Покровском. 15-го числа — в Преображенском, в роще. Фёдор Алексеевич сам своё искусство явил. Трижды стрелу в стрелу всаживал, в яблоко попадал за пятьдесят саженей, в птицу летящую, в посохи.
А в это время, когда великий государь тешился, гроза над головою Артамона Сергеевича, клубившаяся тучами целый год, разразилась молнией.
В праздник Троеручицы, 11 июня, прибывший из Москвы стольник Гавриил Яковлевич Тухачевский привёз царский указ о низвержении Матвеева из боярства, о разорении и ссылке.
Артамона Сергеевича, супругу его, приезжую боярыню Евдокию Григорьевну, сына их Андрея Артамоновича, учителя Ивана Подборского, повариху Керкиру, карлу Ивана Соловцова и всех слуг, с жёнами, с детьми, провели через город в Съезжую избу. Воевода Иван Богданович Милославский команду прислал со стрелецким головой Иваном Садиковым, а всей Казани было известно — Садиков водит узников на казнь.
Матвеева с женой, с сыном поставили на крыльцо, людей его на ступени крыльца, и перед всем честным народом был зачитан царский указ. В указе говорилось: боярин Артамон Сергеевич с доктором Стефаном и греком Спафарием читали чёрную книгу, и к ним пришло множество злых духов и сказало, что в избе есть ещё один человек. И Матвеев нашёл за печкой карлу Захарку, и бил его, и выкинул за порог замертво. Обо всём этом с пытки донесли лекарь Давыд Берлов и тот злополучный карла Захарка.
— Захарке ли, глупому сиротине моему, спящему под шубой, духов нечистых да проклятых видеть?! — закричал Артамон Сергеевич. — Или тому же вору Давыдке одноглазому? Он, вор, и грамоте-то не умеет!
— Слушай да молчи! — оборвал боярина пристав Тухачевский.
А послушать и впрямь было что.
Царь Фёдор Алексеевич, по приговору Думы и патриарха, лишал Артамона Сергеевича Матвеева боярства, всего имения и жить ему вместе с сыном Андреем Артамоновичем назначал Пустозерский острог. Боярыне Авдотье Григорьевне указано было оставаться в Казани, а слугам разойтись по деревням, кому куда угодно.
Разорили, низвергли, но в Пустозерск везти не торопились.
Дорогие шубы отобрали, и Авдотья Григорьевна, не теряя бодрости, хлопотала, собирая супруга и сына на житье в ледовитой стране. Накупила им простых рубах, простых шуб, тулупов, сапог на собачьем меху.