Stories, или Истории, которые мы можем рассказать
Шрифт:
Долбаный диктофон!
Одна из катушек была слегка перекошена. Рэй, вероятно, погнул ее, вынимая кассету после интервью с Филом Линоттом, за время которого выпил слишком много «отверток» и выкурил половину косяка. Теперь в движении катушка описывала беспорядочный круг вместо того, чтобы стоять прямо. Нельзя было совать такой хлам под нос Джону Леннону.
Терри заржал.
— Послушай только! Две девчонки подают петицию, чтобы «Рокси мьюзик» снова гастролировали, — говорят: «Рокси рулят».
Рэй улыбнулся другу через плечо. Раздел объявлений был магическим королевством,
И несмотря на то, что в голосе Терри звучали насмешливые нотки, Рэй знал, что все, что говорит друг, он говорит любя.
Это была их газета. Их дело. Их место. И скоро его попросят уйти. Как пережить такое?
— «Коллекционеры значков, читайте дальше», — процитировал Терри и только тогда посмотрел на Рэя. — Какого черта с тобой творится?
— Ничего. — Если вы выросли с братьями, вы знаете, что лучшая защита — это нападение. — А с тобой что творится? Рэй повернулся к Терри спиной, пытаясь занять себя каким-нибудь делом, выпрямить погнутую катушку диктофона, и пряча глаза за волосами, чтобы друг не заметил в них паники и боли.
4
Пристанищем Леону служил огромный полуразвалившийся дом с белыми стенами — один из целой улицы заколоченных досками зданий.
По всему периметру дома проходил грязный ров, через который были переброшены доски — словно ветхий подъемный мостик к гниющему замку. Стены первого этажа, в кусках полуосыпавшейся штукатурки, были испещрены слоганами.
МЫ — БУКВЫ НА ВАШИХ СТЕНАХ. НЕТ НАРКОТИКАМ. КОШКИ ЛЮБЯТ ПОХРУСТЕТЬ. Кто-то исправил неразборчиво написанные белой краской буквы «НФ» [9] на жирную надпись черным — «ГНАТЬ НАЦИСТОВ».
Леон пошарил рукой в карманах кожаной куртки и нащупал ключ. Бросив взгляд через плечо, стал переходить ров по дощатому настилу. Леон жил здесь вот уже больше года, с тех пор как вылетел из Лондонской школы экономики и устроился в «Газету» на полный рабочий день, но тем не менее при приближении к этому дому во рту у него появлялся острый привкус страха. Кто знает, когда нагрянут копы? Кто знает, что тебя ждет?
9
Национальный фронт.
Едва он вошел на порог, на лестнице показалась волосатая немытая физиономия, чего, впрочем, и следовало ожидать. И дело было не только в Леоне. Все эти люди, нашедшие пристанище на чужой земле, в незаселенных домах, привыкли жить в постоянном страхе. Эта параноидальная особенность их существования была удивительным образом близка Леону — ведь похожая подозрительность витала и за окнами обеспеченного пригорода, где он вырос.
— Тебя ждут, — сообщила физиономия.
Леон был искренне удивлен. Еще никто никогда его здесь не ждал.
— Какой-то трезвенник. Считает, он твой отец.
Я так и знал, подумал
Я как чувствовал — сегодня должно случиться что-то плохое.
— Французам это не по душе, — бросила физиономия с лестницы. — Нам еле удалось его провести.
— И не надо было, — сказал Леон, пытаясь сохранять спокойствие, держать себя в руках. Он начал подниматься по лестнице.
Предполагалось, что здесь должна была царствовать демократия, но в действительности всем заправляли французы и немцы, которые были старше, у которых за плечами были многие годы такой жизни. Они рассказывали о своих приключениях в Париже и Амстердаме так убедительно, что Леон всегда притихал и ощущал себя ребенком, который ничего еще не видел в этом мире. Он был взбешен тем фактом, что его отцу зачем-то понадобилось компрометировать его в глазах этих великих людей.
Добравшись до площадки второго этажа, Леон услышал привычный гомон — разноязычное смешение голосов. Доски настила были ничем не прикрыты, и каждый звук отражался эхом, казался громче, чем был на самом деле. Громкие звуки мелодий «Грейтфул дэд», спор об убийстве Льва Троцкого, еще один спор о позаимствованной когда-то бутылке молока и женский голос, по-видимому, успокаивающий ребенка.
Отец. Черт побери! Леон сглотнул слюну. Когда это закончится? Когда он перестанет бояться встречи с отцом? Когда перестанет бояться увидеть разочарование в его глазах?
Отец стоял у окна, сложив руки за спиной, как герцог Эдинбургский перед смотром полка. Он был высоким красивым мужчиной без семи дней пятидесяти трех лет, сдержанным и степенным. На нем был жесткий плащ на манер Хамфри Богарта. Он стоял. Потому что сесть было некуда. Во всей комнате не было ничего, кроме груды рюкзаков и нескольких спальных мешков, в одном из которых, свернувшись калачиком, спали две девочки-подростка.
— Ты что здесь делаешь, папа?
Отец обернулся.
— Здравствуй, Леон, — сказал он с такой интонацией, словно их встреча была неожиданной и он с трудом верил счастью. — А я ведь мог бы задать тебе такой же вопрос!
Он был совершенно расслаблен с виду. Надо отдать ему должное — кто из бывших одноклассников Леона мог похвастаться отцом, который способен был глазом не моргнув войти в такой бомжатник? Как-то во время долгих летних каникул, когда Леон был еще совсем мальчишкой, папа привел его с собой в редакцию газеты как на экскурсию. Тогда он сказал Леону: «Журналист должен везде чувствовать себя как дома, запомни это». Отец с улыбкой похлопал Леона по плечу и, поняв, что сын все равно не ответит тем же, тактично убрал руку.
— Рад видеть тебя. Ты в порядке?
Он задержал взгляд на шляпе Леона, но ничего не сказал. Его родители всегда проявляли понимание во всем, что касалось извращений моды. Они были очень терпимы — слишком терпимы. Ни одна из причесок Леона — ни небрежная «Зигги стардаст», ни неудавшаяся «Род Стюарт» — не беспокоила их. В этом-то и проблема, подумал Леон. Они могут отнестись с пониманием к подростковым бунтарствам, но вот серьезные вещи усвоить не могут.
Лицо юноши искривилось в гримасе.