Сторожевые записки
Шрифт:
"Много же у меня есть знакомых в налоговой полиции! Скажите, а ведь ОБХСС была неплохая советская служба?"
А Борис Штерн в ответ только милостиво улыбался как начальник в силе человеку, который уже вряд ли поднимется до его уровня.
На днях Сендерецкий в книге черновых записей охраны составил список гостей на свой юбилей, где против многих фамилий было проставлено: майор, подполковник в отставке с женой и так далее. И только против штатских не стояло ничего - они были наказаны пустотой незаписи за свою праздную, неудачную, то есть гражданскую,
– Пришел вчера один, Роман, ходячий позор еврейского народа, напился! Ты, Миша, пьяный ведь в церковь не приходишь?.. Я его не впускаю, так он на меня еще полез! Тогда я его ребром ладони в кадык. А Ромка очнулся и начал меня поливать. Ну я взял нашу ментовскую дубинку и так его (непечатное слово) - иди к родителям, похвастайся! А что, милицию вызывать? Не буду я позорить евреев!
– с намеком рассказал мне Сендерецкий: мол, и ты не вызывай никогда милицию.
Этот день проплыл как-то перекошенно. Возьмем с утра: старики долго не расходились после молитвы, ожидая момента перевыборов главы общины.
– Директор - дурак...
– Он, как русский, везде пролазит!
Быстро эти жужжания взвинтились до таких звуков, что если отвернуться, то покажется: резня уже началась. И лишь трое стариков сидели с кротко-измученным видом, подперев щеки и глядя на мятущихся: ну и ну, хорошо, что стены у синагоги толстые, а то бы подумали, что здесь новая иудейская война. Ицик, почувствовав приближение астмы, стал бороться с ней привычным средством - достал "Беломор" и с патрицианской раскованностью засмолил. Тут от общего плотного кома криков отслоились два в сторону курящего:
– Опять засмердел!
– Специально сел под табличку "У нас не курят!" - И тут же была предложена условная фигура исправления: - Взять бы тебя под руки да скинуть с лестницы, чтобы ты не дымить в священное место!
– От волнения возникли ошибки в согласовании слов.
– Пошел ты, щенок!
– спокойно куря, ответил Ицик.
– Я на тебя ребе пожалуюсь!
– Да кто ты против нас с ребе?
– величаво вразумил его старый солдат.
– Ты что - не видел, что ребе со мной советуется все время?
В это время появился директор и с ходу отчитал меня, морщась от криков и дыма: мол, ты кто, охранник или нянька, почему все время здесь курят?!
– Я не могу делать замечания фронтовику, - тихо ответил я, но уже не решился напомнить про зарплату.
Перевыборы - это что? Жертвоприношение старого вождя (духам удачи) и возведение нового на высшее место, чтоб всё вокруг обновилось и заплодоносило. Поскольку старый-новый вождь оказался в одном лице, то и отношение к нему было двойственное: и как к жертве, и как к светоносному предводителю.
– Все-таки столовая при тебе, Борис, стала хорошая!
– сказал Ицик.
– Погодите, я еще благотворительную столовую открою, - сообщил небрежно Штерн, понимая, что все это восхищение ритуально, но помимо воли чувствуя приятное внутри.
– И мацу, Борис, кто нам привезет? Только у тебя получается, - решил отметиться во внимании начальника
Я уже не раз слышал эту одиссею о маце. Всякий раз столичные гибэдэдэшники начинали преследовать фуру буквально сразу после загрузки: у них, наверно, большие силы стянуты для наблюдения. Когда "гиббоны" сделали отмашку, Штерн вышел к обочине и протянул документы, а потом для разогрева сказал: "Мы же вам платим налоги - не стойте тут, не унижайтесь!" Но лейтенант посмотрел на него непонимающим взглядом: "Так заведено, что если я не буду верхнему начальству отстегивать, то никогда не стану старшим лейтенантом!"
– У вас написано "Маца (сухое печенье)", а перевозите несоответственно санитарным нормам. Брезент не обеспечивает герметичность фуры.
– Спасибо, конечно, за заботу о здоровье евреев!
– сказал Борис и объяснил основы кашрута: чтоб маца для Пасхи ни с чем не соприкоснулась, она вся в целлофане.
– Я брошу упаковку в речку, она проплавает неделю, и все равно можно ее достать и есть.
Лейтенант добродушно пустил в ход очередную заготовку: мы фуру задержим, вы все про мацу напишете, вас отпустят завтра, но к своей Пасхе вы уже не успеете эти печенюшки привезти. Штерн подумал: лучше вот так вынул деньги и вмял их в ладонь "гиббона". Тот заботливо пообещал: "Мы сейчас вас проводим до кольцевой, чтоб другие не задержали".
В общем, выбрали снова Штерна. Я был тоже доволен: не надо привыкать к новому начальнику, да и разговоры наши с ним - на глобальные темы скрашивали рабочее время. Евреи, как и русские, склонны к глобальным рассуждениям. Окружающие часто прислушивались, иногда на ходу вплетая в наш спор свои рассуждения, как разноцветные нитки:
– Значит, двадцать первый век будет не менее потрясающим, чем двадцатый?
– Глобализация - всемирный штамп, для искусства это плохо, усредненность, везде сейчас фильмы по-голливудски снимают.
Я-то уже думал, что день сейчас выправится, зарубцуется как-нибудь его рана. Зарплату не дали, зато пришла тут такая... с алмазными усиками - с мороза! Хотелось почему-то вручить ей огромный персик и прислонить ее гибкой спиной к дереву! Она же, роняя на меня ледяные будоражащие капли с мехового куста на голове, потребовала директора. Пока искали Штерна по всей синагоге, молодой ребе нервно закурил и сказал:
– Венера в мехах, мечта Захер-Мазоха!
Потом он резко бросил сигарету, вынул мобильник и отчаянно закричал в него на иврите:
– Мотэк! ("Сладость моя", что соответствует русскому "дорогая"). Как дети? Я скоро приеду. В магазин после пойдешь!
– Потом он спросил у меня: Где же этот Костя, шофер?
Я знал, что ребе сам его отпустил на час в аптеку, но ничего не сказал на эту тему, а попросил взаймы пятьсот рублей. И он дал мне эту розовую купюру! А Масмерова (так она представилась) сказала:
– Видите эту газету?
– Это был "Вестник ВЕКа" - Всемирного еврейского конгресса.
– Полистайте, полистайте!