Стоунхендж

Никитин Юрий Александрович

Под прикрытием деревьев привезли и детали странных машин. Томас, единственный из защитников, побывавший вне Британии, сразу узнал чудовищные баллисты. Такими обстреливали стены Иерусалима, забрасывая через стены тяжелые камни и бочонки с горячей смолой.

Откуда их привезли? Видно, очень кто-то хочет, чтобы замок пал. У короля раньше не было баллист, кто-то ему привез...

В лунном свете они выглядели чудовищами, которые населяли землю до потопа. Если бы у Ноя ковчег был побольше, он бы захватил с собой наверняка, раз уж взял всякую гадость вроде змей и вонючих обезьян.

Подошел МакОгон, взглянул хмуро.

— Я понимаю, что ты думаешь. Не пытайся. Эти

катапульты сторожат как ничто другое.

— Когда их соберут, а на это понадобится не больше дня, нас сомнут за сутки. Они разнесут стены, как разбили ворота. И тогда ворвутся в замок с разных сторон. А у нас слишком мало защитников.

— Что хорошего, если ты погибнешь?

— Если успею сжечь катапульты, то это спасет замок... Может быть, спасет.

Он ушел резко, его душил бессильный гнев. МакОгон слышал, как перекликались голоса. Томас отбирал самых надежных, самых быстрых. Простучали копыта, затем все стихло. МакОгон вздохнул, он видел каждое движение Томаса наперед. Сейчас тот послал за факелами, велел захватить горшки с горящей смесью. Потом обернет копыта коней тряпицами, чтобы захватить защитников катапульт врасплох. Беда в том, что так же просто как его понял он, МакОгон, Томаса поймет и опытный в воинском искусстве барон Нэш, которому поручено командовать захватом родового гнезда Мальтонов.

Олег выныривал из сна тяжело, нехотя. Смутные видения все еще клубились перед внутренним взором. Под шкурой было жарко. Вспотел, потому в видениях были и теплые сочные женские тела, и полет над крышами домов, но странно и жутко вторгались обрывки полузабытых дней, когда Ящер топтал землю, когда странные птахи дралась с грифонами...

Только не забывать, что он только человек. С его слабостями, ограниченным опытом, не знающим прошлого, не думающим о дне завтрашнем. Иначе с ним будет то же, что произошло с бессмертными богами, хотя он, в отличие от богов, вовсе не бессмертен. Боги, созданные великим Родом неотличимыми от людей, но бессмертными, с течением веков неуловимо менялись. Кто жил в реках и морях, постепенно стали похожи на рыб, а потом и вовсе превратились в них кто полюбил лес, тот за тысячелетия жизни проникся лесом настолько, что стал от него неотличим. Даже те, кто оставался среди короткоживущих людей, вскоре начинали чувствовать свое превосходство настолько, что насильно вели племена по тому или иному пути, возводили на вершины славы и могущества... и не могли понять, почему все в конце концов рушилось. Но это они изменились, потому что жили поколения, и тем самым видели и знали больше окружающих. И думали иначе, и ставили перед собой цели, чуждые и непонятные людям, среди которых жили.

Разочаровавшись, такие боги в конце концов тоже удалялись от людей. Одни уходили в аскетизм и, будучи бессмертными, настолько изменяли себя, что становились неотличимы от камней, деревьев. Их мысли, изменяясь в течении тысячелетий, становились настолько причудливыми, замкнутыми в себе, что они как бы вовсе исчезали из этого мира. Олег хоть с трудом, но смутно их понимал: трудно и отвратительно жить в повторяющемся дне, как живут люди. Каждое поколение все начинает заново, и так тысячелетие за тысячелетием! Даже самый равнодушный бог взвоет от тоски, начнет придумывать новое сам.

Правда, он знал и таких, что уходили не в аскетизм, а в другую крайность. Одни становились постепенно пожирателями плоти, другие искали наслаждение в изысканных цветах и запахах, третьи... Все выродились в странных существ, странных и одиноких. Некоторых Олег еще встречал, другие исчезли из виду вовсе. Во что они переродились, он не мог и не пытался даже вообразить.

Даже

он, смертный, который держит себя среди людей постоянно, чувствует, насколько глубокая пропасть отделяет его от остальных. Только потому, что он живет дольше и видел больше. Но он, сознательно оглупляя себя, отказывается от многих соблазнительных путей, потому что постоянно твердит себе во сне и наяву: то, что нетрудно для меня, для большинства людей просто не по силам. Нельзя их ненавидеть или презирать за то, что кто-то не умеет читать, кто-то не владеет мечом, а кто-то и вовсе впервые видит запряженного коня...

Очень острое воспоминание выплыло в сознании, когда трое в звериных шкурах и при каменных топорах вышли из Леса. Каково им было увидеть коров, на которых не надо охотиться, увидеть бронзовые мечи и железные гвозди? Но за свою короткую жизнь все трое поднялись очень высоко и сумели многое!

Он встал, чувствуя себя усталым, прислушался. Со стен, а теперь уже и из сторожевой башни доносились крики, звон мечей, ругань, дикое ржание коней. Все одно и то же, сколько видел за тысячи лет? Может быть, заметные перемены наступят после этой ночи?

Он умылся, набросил волчью душегрейку, которая служила предметом пересудов — и в самом деле, не пора ли заменить на более привычное для местных? — схватил на кухне ломоть хлеба и кус мяса, вышел во двор замка.

Из криков понял, что Мальтоны все еще держат оборону на самых опасных местах, а МакОгон с лучниками защищает главные ворота. Олег отыскал Томаса. Яра крутилась рядом, лицо испачкано сажей. Он кивнул им, чтобы следовали за ним. Вместе нашли Торвальда и Эдвина.

— Мне кажется, — сказал калика задумчиво, — главная битва развернется все-таки не здесь...

Все глаза смотрел на него, ждали объяснений. Томас спросил напряженно:

— Но если они возьмут замок, то какая нужна еще битва?

— Семеро, — напомнил калика. — Семеро! Они еще не вмешивались. По крайней мере прямо. Лично. Потому что мы застряли. Если замок возьмут, а это вопрос времени, то угроза их планам исчезнет.

Томас нахмурился. Любое упоминание о взятии замка кололо прямо в сердце.

— Это козе понятно, как говорят на Руси.

— Даже сейчас мы, вместо того чтобы отвезти чашу в Стоунхендж, застряли здесь и занимаемся никчемной драчкой с соседями. Как и положено мелким феодалам, увязшим в своих дрязгах. То ли нас прибьют, что скорее всего, то ли за время осады и боев чаша куда-нибудь исчезнет...

Томас ахнул, суетливо пощупал мешок. Некоторое время глаза едва не вылезали из орбит, но наконец облегченно вздохнул, покрутил пальцем у виска. Мол, чуть сердце не выскочило.

— А что? — удивился калика. — Если у вас в замке нет шпионов короля, чему я верю, хоть и с трудом, но чтобы Семеро Тайных не отыскали щель...

В зале повеяло холодом. Потемнело, словно ночной зверь влетел в окно и сел под потолком на поперечную балку. Все с опаской посматривали по сторонам, косились друг на друга, старались сесть так, чтобы спиной быть к стене, а глазами держать всех, кто находился в зале.

Сэр Торвальд первым нарушил гробовое молчание:

— Святой отец, что ты предлагаешь?

— У вас старый замок... Он знал разные времена. А строился вовсе на чужой, только что захваченной земле.

Томас оскорбленно вскинулся:

— Мальтоны никогда ничьих земель не захватывали!

— Свои бы удержать, — добавил сэр Торвальд мрачно.

Сэр Эдвин быстро взглянул на калику, вмешался быстро:

— Мне кажется, сэр... э-э... калика имеет в виду то темное время, когда здесь жили те племена, по имени которых страна и названа Британией.