Стоя в чужой могиле
Шрифт:
— Ты ходишь на выездные матчи? — недоверчиво спросил Ребус.
Кларк болела за «Хиберниан». [39] В прежние времена она приглашала Ребуса на домашние матчи — тогда еще на стадионах разрешалось курить. Он не помнил ни одного гола, одни нулевые ничьи, переносить которые помогал никотин и пирог в перерыве. [40]
— На выходных, если хочешь, будут играть в Эдинбурге, — сообщила Кларк. — Я так и думала, — добавила она, увидев выражение его лица. — Ну и как прошел вечер?
39
«Хиберниан» —
40
Некоторые болельщики в Великобритании по традиции перед игрой или в перерыве едят мясной пирог.
— Тихо и мирно. Немного почитал.
— То, что Кристин распечатала тебе из Интернета?
— Господи боже — конечно нет.
— А что тогда?
— Какого черта ты улыбаешься? Я, между прочим, читающий человек.
Кто-то у них за спиной откашлялся. В дверях стоял человек и энергично показывал на свои часы.
— Если вы готовы, — сказал он.
Их торопил облаченный в форму инспектор по имени Питер Лайтхарт — тот же полицейский, который днем раньше сопровождал Кларк в Питлохри. Утром Кларк представила ему Ребуса, который коротко пожал протянутую руку, после чего сообщил, что должен скоренько перекурить, прежде чем они приступят к делу.
Манеры Лайтхарта противоречили его фамилии. [41] Кларк предупредила Ребуса, что Лайтхарту не хватает терпения, ума и хитрости: «Поэтому нам нужно избавиться от него на время допроса, если получится».
— Две секунды, — сказал Ребус Лайтхарту, показывая, что сигарета почти закончилась.
Чтобы отвлечь внимание Лайтхарта, Кларк спросила, отдан ли приказ поисковой команде.
— Конечно, — ответил Лайтхарт. — Работают уже почти час.
— И сколько там полицейских?
41
Лайтхарт (англ. lighthearted — легкомысленный) — в дословном переводе «легкое сердце».
— Дюжина.
— Ордер на обыск в бытовке?
Лайтхарт раздраженно кивнул — зачем проверять очевидные вещи.
— Почему здесь? — спросил Ребус, избавившись от окурка.
— Не понял? — переспросил Лайтхарт.
— Разве в Питлохри нет приличного обезьянника? Там бы с ним и поговорили.
— Там нет подходящей комнаты для допросов, — ответила Кларк. — И технологии.
Технология означала видеокамеру и звукозаписывающую аппаратуру. Когда Лайтхарт, Кларк и Ребус вошли в комнату на первом этаже, полицейский в форме налаживал и то и другое. На стенах, выкрашенных кремовой краской, не было ничего, кроме надписи «Не курить» и нескольких попыток граффити на штукатурке. Видеокамера висела высоко в углу, направив свой глаз на стол и три стула. Томас Робертсон сидел, вцепившись в край стола; одно его колено нервно подергивалось. Очевидно, он полагал, что влетел всерьез. Так и было задумано.
— Все готово? — спросил Лайтхарт у полицейского.
— Да, сэр. Запись уже ведется.
Лайтхарт сел против Робертсона, Кларк
— Меня увольняют на фиг, — пожаловался он.
— Это почему?
— Вы дергаете меня со смены второй раз за два дня.
— На то есть свои причины, мистер Робертсон, — сказала ему Кларк. Она еще накануне сделала распечатку из его дела — некоторые подробности ареста и приговора. — Если бы вчера вы сказали нам правду, то мы, глядишь, обошлись бы и без сегодняшнего разговора.
— Я вам правду сказал.
— Ну, если смягчать выражения, то вы приуменьшили тяжесть своего преступления.
Кларк принялась зачитывать приговор. Робертсон встретился взглядом с Ребусом, но не увидел сочувствия. Когда Кларк закончила, в комнате на какое-то время воцарилось молчание.
— Сопротивление аресту после драки с подружкой? — вопросительно проговорила Кларк. — Нет, мистер Робертсон, — попытка изнасилования женщины, с которой вы только что познакомились.
— Все было не так, мы оба напились. Поначалу она была совсем не против…
Кларк показала ему фотографию жертвы на больничной койке:
— Порезы, царапины, ссадины и синяк под глазом. Говорите, она была не против этого?
— Ну, дела пошли немного… — Он заерзал на стуле.
Это был тот самый человек, снимок которого анфас и в профиль Кларк показывала Ребусу, но что-то в нем изменилось. Жизнь его немного пообтесала. А может быть, тюрьма, где его содержали вместе с другими, сидевшими за сексуальные преступления. Или просто время. Прежде он был красив, но теперь быстро терял привлекательность.
— Где вы выросли? — спросила Кларк, делая вид, что просматривает свои записки в поисках подробностей.
Быстрая смена темы: классический метод проведения допроса. Робертсону нельзя было давать спуску. Ребус еще не видел, как ведет допрос Кларк, в отличие от Лайтхарта, который провел с ней вчерашний день; Ребус надеялся, что Лайтхарт понимает: его вмешательство ничего путного не даст.
— В Нэрне, — ответил Робертсон.
Она закинула крючок:
— Не очень далеко от Инвернесса?
— Довольно далеко.
— По какой дороге?
Он глянул с издевкой:
— А-девяносто шесть.
— Родились в тысяча девятьсот семьдесят восьмом?
— Верно.
— В Нэрне?
— Точно.
Кларк снова якобы углубилась в свои записи. У Робертсона пересохло во рту — он облизнул губы.
— А вы Миллениум помните, мистер Робертсон?
Лайтхарт не мог скрыть удивления при этом вопросе.
Он повернулся в сторону Кларк.
— Как-как? — переспросил Робертсон.
— Хогманей тысяча девятьсот девяносто девятого года — такая дата, что каждый помнит, где был.
Робертсону пришлось задуматься.
— Я, кажется, был в Абердине. С друзьями.
— «Кажется»?
— Точно в Абердине.
Кларк стала записывать, но, еще не закончив, задала следующий вопрос:
— У вас были партнеры после выхода из тюрьмы?
— Женщины, что ли?
Она посмотрела на него:
— Или мужчины.
Он фыркнул:
— Нет уж, спасибо.
— Тогда женщины, — снизошла она.