Стоянка поезда – двадцать минут
Шрифт:
Скорый поезд «Москва-Владивосток» стремительно мчится по Транссибирской магистрали. Пассажирский состав то ныряет в чёрные тоннельные норы, то вновь вырывается на простор сосново-лиственной тайги и серых скалистых сопок.
В плацкартном вагоне начинается утреннее движение пассажиров. Кто, осторожно придерживаясь за вертикальные поручни полок, пробирается с полной кружкой кипятка от титана на своё место. Кто, открыв спальный рундук, неторопливо роется в сумке, вынимая и выкладывая на столик съестные припасы. Мужчина — высокий костлявый дядька в майке и заношенных серых штанах-трико, закатанных
— Извиняйт, — посторонился парень, смущённо давая дорогу мужчине. Лязгнула железная дверь.
— Извиняйт, — передразнил парня мужчина, чиркая спичкой о коробок. — Тоже, поди, бухал вчера… Нерусский, что ли?..
Пассажиры просыпались, приводили себя в порядок, пили чай. Запахи еды от купе до купе плыли по вагону.
— Мам, а скоро Байкал, о котором ты вчера говорила? Это озеро, да? Оно глубокое? — с нетерпением спрашивал который раз за утро молодую миловидную женщину мальчик лет семи-восьми.
— Скоро… Озеро… Оно глубокое, — она сворачивала кусочек замасленной от завтрака газеты со столика, собирая крошки. — Сиди. Унесу мусор в ящик и будем смотреть в окошко.
— Успеем до Байкала остограмиться или нет? — с беспокойством втихаря рассуждали уныло в соседнем купе два бородатых мужика, когда заправили свои мятые постели.
— Доставай, — предложил один.
Напарник, отодвинув висевшую у изголовья над смятой подушкой брезентовую с капюшоном куртку, вытянул из рундука тугой рюкзак. Развязал. Вынул заткнутую бумажной завёрткой начатую бутылку спирта «Рояль». Следом банку свиной тушёнки.
— Где нож?
— Наливай. Потом откроем.
Напарник булькнул в стаканы, дребезжавшие чайными ложечками в подстаканниках.
— Ложечки вытащи.
— Что?
— Ложечки, говорю, вытащи.
— Ах, да.
— Интересно, в Слюдянке омуль ещё продают? — спросил один второго, когда занюхали кусочком хлеба.
— Так, поезд-то скорый. Не стоит в Слюдянке.
— А-а, точно, — с сожалением подтвердил напарник. — А раньше, при советской власти, стоял… Пассажиры затаривались омулем…
Прошло минут пять. Мужики становились разговорчивей. Мимо прошёл один из пассажиров их вагона — долговязый белобрысый парень с бейсболкой на голове длинным козырьком назад. В руке видеокамера.
— Странный какой-то? — кивнул один второму.
— Иностранец, поди.
— Почему?
— По одёжке видно. Да и камера, гляди, какая. У нас такую не купишь.
В соседнем купе продолжал канючить ребенок, поминутно спрашивая: — Ну, мам, когда этот Байкал начнётся?
— Мальчик? До Байкала уже скоро доедем, — заглянул в купе дяденька с бородой. Он исчез на минуту, чтобы порыться в рюкзаке. Опять
— А что надо сказать? — погладила сына по головке мама.
— Спасибо.
— На здоровье! — добродушно рассмеялся дяденька и исчез в своем купе.
Мимо вновь прошёл, уже в обратную сторону, долговязый с видеокамерой. Она так привлекала внимание мальчика, что тот, забыв о Байкале, устремился было за парнем, глядя вслед во все глазёнки на забавную невиданную вещицу.
— Куда? Сядь на место! Стыдно прямо за такого ребенка! — строго осадила сына мать.
— Что? Не слушается? — опять показался дядя с бородой. — Маму надо слушать. Как маму зовут?
— Мама Люда! — выкрикнул мальчик.
— А меня дядя Лёха.
— Эт-то что такое?! — женщина одёрнула ребенка за рукав рубашки. — Больше со мной никуда не поедешь. Такой большой, а мать совсем не слушаешься. Всё бабушке расскажу.
— Ладно, он больше не будет, — миролюбиво ответил за мальчика дядя Лёха и беззвучно засмеялся. После выпитого спирта на душе стало тепло и благостно. Хотелось общения. С кем-то разговаривать, что-то рассказывать, о чём-то расспрашивать. Со своим напарником, видно, обо всём вдоволь наговорились. Позади целый полевой сезон в тайге. Но, видно, с мамой Людой общения не получится. По проходу вновь возвращался парень в бейсболке.
— Слушай, милок, это что у тебя за такой аппарат? — обратился по-свойски к нему дядя Лёха.
Парень остановился, нагнулся к бородатому, ответил:
— Я вас не совсем понимай.
— Точняк иностранец, что я тебе говорил?! — возбудился дядя Лёха, толкнув напарника локтём в бок.
По вагону пробежала маленькая, похожая на моську, комнатная собачка.
— А ну, вернись! Кому сказала?! Лиза, вернись! Мы ещё не причесались! — за собачкой прошелестела дама в длинном халате.
Собачка добежала ровно до того купе, в котором ехал знакомый ей мужчина, пропустивший её без очереди в туалет, и опять противно затявкала.
— Ну, теперь-то чего тебе надо от меня? — чуть не взмолился мужчина. — Чаем тебя напоить? Или тоже опохмелить?
— Пойдём! Пойдём, моя хорошая! — догнала собачку дама в халате и подхватила на руки: — Лизонька моя умненькая, — дама поцеловала собачку в мордочку. — Пойдём в своё купе, сейчас расчешемся и я тебя вкусненьким угощу.
— Чтоб вас вместе с собачкой, — тихо проворчал мужчина и засобирался в вагон-ресторан. Пока никто из посторонних не смотрит, мужчина вытащил из-под простыни под подушкой предусмотрительно засунутый туда с вечера бумажник. Раскрыл, стал пересчитывать содержимое, в уме прикидывая финансовую возможность для дальнейших дней следования в пути…
«Так, — размышлял страдалец, торопливо перебирая согнутые вдвое мятые купюры разного достоинства. — Надо растягивать до дома. Только опохмелиться, и всё. Поди, этого хватит», — он решительно отсчитал запланированные на опохмелку купюры и засунул их отдельно в карман спортивной, видавшей виды мастерки, надетой на майку. Оставшуюся жиденькую пачку снова согнул вдвое и затолкал обратно в бумажник, который убрал в другой, застёгивающийся, карман. Убрав, для надёжности потрогал бумажник, ощущая слегка дрожащими пальцами его твёрдость.