Стоянка поезда – двадцать минут
Шрифт:
— Чего так дорого? — потирая небритое лицо, спросил мужчина, сидя за столиком в вагон-ресторане.
— А вчера вечером было дёшево? — съязвил на ходу официант. Этим ресторанным работникам палец в рот не клади, всегда найдутся, что ответить. С ними в диалоге не потягаешься — опыт. Тёртые калачи работают в вагоне-ресторане…
— Так дорого, а ни хрена не берёт, — пробурчал недовольно мужик, наливая из графинчика красное вино в рюмку. — Разбодяженное, поди, — сделал он вывод, тыкая вилкой в овощной салатик.
Прошло минут пятнадцать. Мужчина начал с любопытством поглядывать в окошко, за которым проносились деревья, чередуясь с открытыми прогалами леса. Мимо проходил официант. Задержался вопросительным взглядом на утреннем клиенте. Тот кивнул на столик.
— Сколько? — понял официант без слов.
— Столько же, — указал пассажир на пустой графинчик.
— Мужчина, спичками не богаты? — наклонилась сбоку крашеная деваха, разминая пальцами сигаретку.
— Спичками мы всегда богаты! — оживился тот и протянул коробок.
— Я подымлю и занесу, — пояснила деваха. — Вижу, вы не торопитесь.
Мужчина было хотел составить компанию и проследовать за нею в тамбур, но официант, вынырнув из-за девахи, поставил на столик наполненный графинчик.
— Не тороплюсь, не тороплюсь, — повторил мужчина, чувствуя, что жить стало лучше, жить стало веселей. Вспомнил, что скоро Байкал.
…Минуло часа полтора. В купе вахтовиков сидели сами вахтовики, молодой немец, мальчик из соседнего купе, он сосал чупа-чупс, и крашеная деваха. Она пришла в вагон с пассажиром из крайнего купе. Тот прилёг полежать, пообещав, что маленько подремлет, но тут же уснул.
В дежурном купе две проводницы рассуждали:
— Разгулялись вахтовики?
— Ладно, пускай. Вроде, смирные. Сидят себе потихоньку, наливают помаленьку. Не то, что прошлый раз, да?
— Так их тогда полвагона ехало. Сколько по линейным станциям милиция их поснимала?
— Вели бы прилично, никто бы не снимал. Нет, надо до поросячьего нажраться.
— Понятное дело. Сколько терпели при горбачёвском законе?
— И ничего. Здоровее были.
— Ну, я бы так не говорила. Сколько загнулось-то? Сколько тормозухи да клею перепили?
— Ох, не говори…
— Лахудра какая-то прицепилась?
— Пришла из ресторана с тем дяденькой из крайнего купе, который со вчерашнего с угара.
— Что делает?
— Кто? Лахудра?
— Нет, тот дяденька.
— Спит. А эта с вахтовиками. Сказала мне, что из восьмого вагона. На минутку сюда забежала.
— Знаем мы эти забеги. Я отдыхать ложусь, ты за ними тут приглядывай.
— Немец ещё этот припарился.
— Как его?
— Вилли. По паспорту зовут Вилли.
— Наливают ему. Не упоили бы.
— Не должны. Немцы много не пьют. Это не наши раздолбаи. Ладно, повнимательней будь. Я на боковую. Перегон большой. Четыре
— Я предупреждаю пассажиров, чтобы вентиль сильно не крутили.
Проводницы будто специально для контраста подобраны. Одна полная, низкого роста. Вторая худая и высокая. На полной лифчик вот-вот лопнет под прозрачной белой блузкой. А второй он как бы и без надобности.
— Ты воздуху побольше вдыхай, а потом не дыши и дёргай! — учили вахтовики иностранца пить спирт.
— Дёргать? Что дёргать? И зачем не дышать?
– Тот не мог понять, как это — сначала дышать, а потом не дышать?
— Ну, это значит, чтобы, — начал было объяснять Толян, но дядя Лёха перебил:
— Трудно нашенским это растолковать вашенским. Лучше смотри, как я делаю, и запоминай, — дядя Лёха плеснул в стакан спирта, поднёс к губам, выдохнул и выплеснул содержимое в рот. — Запомнил?
— Я-я, то есть да-да, — немец не без восхищения смотрел на дядю Лёху.
«Интересный гансик», — поедала глазами смазливого парня-иностранца крашеная деваха. Чуть погодя, пригласила покурить в тамбур, но тот отказался, объяснив, что некурящий.
— Спортсмен, значит? — деваха пододвинулась к Вилли, заглядывая тому в глаза.
— Да, немножко вроде того.
— По каким видам?
— Немножко лыжи. Горные лыжи. Слалом. Немножко плавание.
— Плавание — это хорошо, — довольно мотала головой деваха, чувствуя, как кружится голова. Намешала, дурочка, на халяву. Сначала красного вина в вагоне-ресторане с мужиком из крайнего купе, теперь ещё и спирта дёрнула… — А где плаваешь?
— О, бассейн зимой, а летом парк Нойзеенланд. Там классный пляж.
— Какой, какой парк?
— Нойзеенланд.
— Ужас. Язык сломать можно. А у нас в парке только деревья и кусты. У нас в парках не купаются. У нас там, в основном, бухают.
— Что делают?
— Непонятливый ты, Гансик, бухают, значит, пьют. Водку пьют, — показала она пальцем на стаканы.
— Я не Гансик, я Вилли, — на парня благоприятно подействовал «Рояль». Он начал проявлять интерес к разговорчивым вахтовикам, девахе и мальчику, предложив даже подержать в руках свою видеокамеру, но предостерёг вахтовик дядя Лёха:
— Смотри, уронит и разобьёт. Будет тебе потом и кино, и титры…
А раздобренный дружеским обхождением и чупа-чупсами мальчишка настырно тянул камеру за ремешок:
— Дай поиграть, ты же обещал!
Подоспела из соседнего купе мама Люда и утянула мальца за руку…
— Пускай бы посидел. Не мешает ведь, — попытался встрять дядя Лёха.
— Ну, прямо, не мешает. Мал он еще для таких посиделок.
— Да и сами бы посидели.
— Спасибо!
Деваха хихикнула. Потом, вдруг сделав серьёзное лицо, тоже засобиралась: