"Стоящие свыше"+ Отдельные романы. Компиляция. Книги 1-19
Шрифт:
Днем то и дело приходилось разъезжаться со встречными санями и обгонять тех, кто никуда не спешил. Попадались на пути и охотники, но не из той деревни, где Зимич жил, и, конечно, никто его не узнал. К полудню солнце – уже совсем весеннее – подрастопило наезженную дорогу, но конь (спасибо торговцу, не подвел и не обманул) был крепко подкован, не скользил – уверенно шлепал по тонкой пленочке талой воды.
Хуже пришлось на реке. Слежавшийся снег уже не сносило к берегам, от солнца он отяжелел, и копыта проваливались до самого льда, проламывая ставшую ненадежной
Солнце клонилось на закат, когда далеко впереди Зимич разглядел сани Айды Очена – тот вел коня в поводу. Догнал?
И не было ни усталости, ни страха, ни сомнений – одна только отчаянная ненависть, до слез на глазах, до скрежета зубов, до бешеного грохота сердца в висках. И если рассудить здраво, не имела смысла ни эта погоня, ни желание во что бы то ни стало помешать передаче «пророчества» полоумному Танграусу, ни даже сама эта ненависть. Но разве мог он тогда рассуждать здраво? Это была исступленная уверенность в своей (нет, не в своей – в высшей) правоте: то ли наитие, то ли несуществующая, но ведущая вперед тропинка, длинная ниточка судьбы.
Зимич оставил коня на льду реки (потому что не мог завести его на крутой берег), а сам по следам саней Айды Очена взбежал наверх, задыхаясь не от бега вовсе. Как раз тогда, когда ночная туча наползала на полыхающий закат, что разлился в полнеба и предвещал не просто непогоду – беду.
Непривычной была тишина леса. И, казалось, огненно-красное небо должно выть, как пламя на ветру, трещать прогоревшими балками, щелкать и шипеть смоляными сгустками, но оно горело в полном безмолвии, бездымно и неподвижно.
Вряд ли Айда Очен видел погоню – он ее чуял. Потому что спешил, но не таился, складывая возле дома костер. А может, считал, что ему нечего опасаться? Но тогда зачем спешил? Полоумный Танграус мог бы и подождать, пока Айда попьет чаю с дороги…
Зимич не таился тоже. Ненависть – не став ни на гран слабее – вдруг остудила кровь. Как по реке перед ледоставом плывет шуга, так по жилам побежал густой, холодный и колючий поток, и сердце перестало биться в виски, и высохли слезы. Ледяное спокойствие пришло на смену лихорадке.
– Айда! – Зимич окликнул его, подойдя едва не вплотную. – Отдай мне текст «пророчества».
Тот медленно разогнулся и повернул голову. Словно Зимич целился в него из лука или прижимал нож к горлу.
– Отдай. Не надо его никуда отправлять.
– Ты так уверенно об этом говоришь? – Айда усмехнулся – и тоже показался уверенным в себе и в своих силах.
– Да. Если ты не отдашь его, я убью тебя.
– Ты и в этом уверен? – он едва не рассмеялся. – Чтобы убить меня, тебе надо превратиться в змея, а ты же поклялся – кровью поклялся, – что этого не сделаешь.
– Я убью тебя не превращаясь в змея.
– Это будет не так просто. – Айда улыбнулся широко и доверительно, и глаза его стали щелочками.
Зимич медленно расстегнул полушубок и швырнул его на снег. Он еще никогда никого не хотел убить. Он не любил поединков
Айда шубы не снял, как будто не собирался защищаться, как будто наивно надеялся, что Зимич не сможет убить безоружного. Он ошибался: ненависть, холодная и жесткая, как сталь на морозе, избавляла от благородства и голоса совести. Зимич взялся за рукоять ножа спокойно, без сомнений в своей (высшей?) правоте, и шагнул вперед. И немыслимы были последние предупреждения, долгие переговоры (уговоры), торг – Айда Очен не собирался отступать от своих намерений, а требование Зимича по сути было абсурдным: выполнить миссию Айды мог любой другой чудотвор после его смерти – или сам Айда после ухода Зимича.
Но стоило сделать еще один шаг, и все изменилось. Улыбавшиеся глаза-щелочки раскрылись, сверкнули красным в огне заката, и в грудь ударила тугая волна воздуха. Зимич никогда не думал, что воздух может быть таким тяжелым: это напоминало удар молота или – гораздо больше – удар огромной змеиной головы. Тупым бронированным рылом – с разлета. Только на этот раз щита у Зимича не было.
Он откатился назад на десяток шагов, ударившись о землю спиной, и не смог уберечь левую руку: слишком старался не выронить нож и не поранить самого себя. Дыхание остановилось, и от боли в запястье потемнело в глазах.
– А ты думал, чудотворам нечем себя защитить? – весело спросил Айда. – И учти, это удар вполсилы. Я-то убивать тебя не хочу, ты нам еще пригодишься.
Зимич сжал рукоять ножа посильнее и поднялся – коротким рывком, как в кулачном бою: вставать надо быстро. В большой драке затопчут, в поединке добьют. Тупая боль в груди мешала дышать, а острая в запястье – думать. И он не думал: ненависть, холодная и жесткая, думала за него. Он лишь качнулся навстречу Айде, когда новый толчок воздуха в грудь опрокинул его на снег. И Зимич поднялся снова, продолжая сжимать в руке нож, но следующий удар не уронил его, только оттолкнул назад. Айда посмеивался и наступал, глаза его вспыхивали – он теснил Зимича к крутому берегу реки, он играл, забавлялся, нисколько не опасаясь за свою жизнь. Так взрослый с улыбкой отбивается от трехлетнего ребенка, не причиняя тому вреда.
И, наверное, в другой раз это было бы обидно, унизительно даже, но ненависть не понимала человеческих обид и не ведала стыда. Зимич откатывался назад все дальше и дальше, спотыкаясь, иногда оступаясь и падая в снег, но вставал, и чувствовал кровь во рту, и видел перед глазами огненный закат вполнеба, который теперь шумел в ушах настоящим большим пожаром.
Последний удар воздуха в грудь (толчок бронированной змеиной головы) оказался особенно силен – Айда верно его рассчитал: Зимич сорвался с берега, но не упал с высоты, а покатился на лед по его склону, роняя нож и заново ломая левое запястье.