Стоящий у Солнца
Шрифт:
— Отвезите Григорьичу, — попросил он. — В прошлом году как оставил, так и не забирает. Забыл, наверное.
— Хорошо, — согласился Русинов.
— Крепкие еще, не износились... Я ему тут записку сунул!
Он снова сел на крыльцо, и дети тут же облепили его со всех сторон. Русинов распрощался и пошел с учительского двора.
По дороге он раздумывал, читать записку Михаила Николаевича или нет. Слишком уж много приходилось делать того, чему противилась душа подглядывать, забираться под чужие замки, окольным путем выпытывать что-то у людей, провоцировать молодую девушку, пользуясь ее откровенностью. А хотелось вот так, как этот учитель,
И все-таки он на ходу пошарил рукой в ботинках, достал тетрадный листок и стал читать. Потом резко остановил машину и уже спокойно, внимательно прочитал записку. «Петр Григорьевич! Спасибо за мед. Попробовать не успел, но вижу — вербный. Последний раз я его пробовал ровно девять лет назад. Только ты его поскорее продай, а то засахарится, ничем не возьмешь. А на медовуху он не годится, бывает даже отравление, как от падевого меда. Потом заезжай! Миша».
Михаил Николаевич либо был великий гурман и знаток медов, что на первый взгляд никак не совмещалось с босым учителем и кучей ребятишек на крыльце, либо он попросту в иносказательной форме дал распоряжение Петру Григорьевичу. Русинов помимо своей воли (или уже закомплексовался на подозрительности?) читал следующее: «Спасибо, что прислал своего гостя. Поговорить не удалось, но я его узнал. Видел его девять лет назад. Немедленно от него избавься, не дай ему тут осесть и утвердиться. Для нашего дела он не годится и даже опасен. Избавишься — заезжай». А иначе с чего бы учитель начал учить пчеловода обращению с вербным медом? Только зачем он послал те дурацкие заскорузлые ботинки? Петр Григорьевич от нищеты не страдал. Правда, если их пропитать дегтем или кремом, размягчить кожу, то еще можно поносить, и в горах они удобные...
Русинов полежал на руле, с унылой сосредоточенностью глядя на дождь за стеклом, утер лицо ладонями. Примерно вот с таких мыслей у человека начинает развиваться шизофрения с ориентацией на манию преследования. Скоро начнет казаться, что везде установлены подслушивающие устройства, что весь окружающий мир интересуется его персоной и замышляет коварство. Даже рыба не ловится потому, что подходит к берегу, когда он бросает удочку, и наблюдает за ним. Он горько усмехнулся над собой, сбросил ботинки на пол за капот двигателя и включил передачу.
На пасеку он вернулся к полудню. Солнце не появилось, но в небе посветлело, хотя из-за хребта валили и валили тяжелые, холодные тучи. Петр Григорьевич поглядывал в небо и вздыхал. Русинов вручил ему ботинки с запиской и заметил, как тот на мгновение насторожился, словно хотел спросить — а это что? Однако тут же нашелся и засмеялся:
— Надо же! Целые! А я и забыл про них!
— Там записка есть, — сказал Русинов. Пчеловод достал записку, бегло прочел и сунул в карман.
— Ну, иди, пока «голгофа» свободная, — сказал он, кивая на баню, и погрозил пальцем: — Да гляди! А то привяжем и снять забудем!
И пошел в избу, помахивая связанными за шнурки ботинками.
В бане топилась печь, и Варга отдыхал после сеанса. Топчан оказался в предбаннике, отскобленный и вымытый, — похоже, приготовленный для него.
— Готовы к смертным мукам? — спросила деловито Ольга.
— Готов, — неуверенно сказал он. — А вы разве не будете варить меня в котле?
— Нет, пока не буду. Если провинитесь... — Она указала на топчан: — Снимайте брюки, рубашку и ложитесь! Вам и без котла достанется.
Ей нравилось
— Сейчас где болит? — спросила Ольга, надевая на него шлем.
— Нигде, размялся.
— А утром.
— Шея и поясница, — объяснил он. — И еще лодыжка правая.
Она стала надевать на него ботинки с вкрученными в каблуки крючками.
— Я бы сам, — проронил он, однако Ольга отрезала:
— Лежите! Я вас лишаю самостоятельности. Сейчас будет больно, терпите. И перевернитесь на живот!
Ольга заправила тросики в блоки и стала навешивать груз — траки от тракторных гусениц. Сначала сильно потянуло шею и что-то хрустнуло в позвонках. Русинов инстинктивно напряг мышцы, но тут же получил шлепок.
— Расслабьтесь!
Груз, навешиваемый на ноги, потянул его на разрыв. Русинов стиснул зубы: не стонать же в ее присутствии! А она все цепляла и цепляла траки — килограммов по сто на каждую ногу. Это была действительно голгофа, и Варга терпел ее по нескольку раз в день, причем еще находясь в жаркой, распаренной хвое.
— Сейчас боль пройдет и будет только жжение, — сообщила она. — Как почувствуете — скажете.
Он перетерпливал боль, дыша тихо, через нос. Его притягивало к топчану, так что невозможно было пошевелиться. Руками он ухватился за передние ножки — так было легче. Ольга протерла позвоночник эфиром, холодок слегка оттянул остроту боли. Через несколько минут он неожиданно начал потеть и в самом деле ощутил жжение во всех суставах.
— Почувствовал, — сдавленно проговорил он.
— Хорошо! — весело сказала она и подвесила к шлему и ногам еще по одному траку. — Сейчас суставы начинают открываться, чувствуете?
— А вы потом их закроете? — попытался пошутить Русинов.
— Посмотрим, — неопределенно проронила Ольга. — У вас, похоже, ущемление тройничного и блуждающего нервов.
— Жить буду?
— Ваша жизнь теперь в моих руках, — с долей злорадства сказала она. — Что захочу, то и сделаю.
— Согласен, — выдавил он — говорить мешал ремень шлема, сдавливающий нижнюю челюсть.
— Что это вы сквозь зубы стали со мной разговаривать? Неужели так ненавидите?
— Садистка...
Она засмеялась и достала с полки черную бутыль с притертой пробкой, приготовила старую алюминиевую миску.
— Придется оправдывать ваши надежды! Испытания для настоящих мужчин. Сейчас проверим ваши нервы. — Ольга склонилась к его лицу — голова лежала чуть на боку. — Искры из глаз не летят?
— Звезды...
— Значит, у вас звездная болезнь. — Она стала бережно обмазывать какой-то грязью, похожей на суглинок — мертвую землю доледниковой эпохи. — Извините, мне придется оголить все, что ниже спины. Терпите.
— Меня только в детстве пороли, — пробубнил Русинов и вдруг подумал, что впервые в жизни находится в полном беспомощном состоянии. С ним действительно можно было делать все что угодно. Вымазали грязью, сейчас еще обваляют в пуху и отпустят...
— Пороть — это очень грубо, — сказала Ольга. — Я вас огнем буду пытать. Раствор схватится, и начнем.
Он принял это за шутку — иначе и быть не могло! Однако костоправша, манипулируя перед лицом, налила из черной бутылки в миску какой-то летучей, похожей на спирт или ацетон жидкости. Резкий незнакомый запах ударил в нос. Ольга натянула резиновые перчатки и ватным тампоном стала смачивать этой жидкостью подсыхающую на спине грязь.