Стоять насмерть!
Шрифт:
Он полностью разобрал верх ящика и, повернувшись ко мне, выпрямился. На его лбу выступили капельки пота, черная прядь налипла к румяной щеке, почти закрыв собой один глаз.
– Теперь открывай крышку гроба, – едва слышно сказал я.
Бленский судорожно сглотнул, машинально потянулся рукой к воротнику, но там пуговица была уже расстегнута, и тогда он начал нервными движениями зачесывать волосы на лысину.
– Тут дело… вот в чем, – произнес он. – Этот гроб вскрытию не подлежит.
– То есть? Что это значит?
Бленский
– Там мало что осталось от человека. Труп обезображен… Надо щадить нервы родственников.
– А ты сам видел этот труп?
Бленский не совсем уверенно кивнул, точнее, просто склонил голову набок.
– Я подписал заключение паталогоанатомов… – начал было он, но я оборвал его:
– Бленский, я спрашиваю тебя, видел ли ты своими глазами этот труп?
– Н-н-нет, – с трудом выдавил он из себя.
Я глубоко вздохнул и на мгновение прикрыл глаза. Рука с пистолетом отяжелела, я уже с трудом держал «магнум», будто это была десятикилограммовая гантель.
– Значит, так, – сказал я, не скрывая угрозы в голосе. – Выбирай одно из двух: либо ты отправляешься на «Черный тюльпан» в этом ящике с дыркой в голове, либо рассказываешь все про этот гроб. Все, что тебе известно. Считаю до трех…
– Я расскажу! – охотно согласился Бленский, не сводя глаз с черного цилиндра глушителя. – Этот гроб я получил с завода, где их клепают. Пришла очередная партия гробов, а вместе с ними – этот.
– И тебе заплатили, чтобы ты отправил его в Москву?
– М-м-м… Да.
– Что в нем?
– Клянусь, я не знаю! Я его не пытался вскрыть, а окошко изнутри замазано известью.
– Ты даже не догадываешься, что там?
Бленский пожал плечами.
– Меньше знаешь, лучше спишь… Наверное, какая-нибудь контрабанда.
– А ты не боишься, что кто-нибудь проверит накладные? Откуда ты взял этого Гусева?
– Сделать липовую накладную несложно. В комендатуру аэропорта я отправляю заявку только на количество гробов, фамилии там никого не интересуют. А если меня проверит какая-нибудь комиссия из штаба миротворцев, я объясню, что Гусев погиб десять дней назад, но, так как долго выясняли личность погибшего, отправляем гроб только сейчас.
– Но реально тело Гусева уже было отправлено?
– Конечно. Две недели назад. Но, повторяю, комендатура не сможет ни подтвердить, ни опровергнуть, что я отправил именно его.
– А заявка? Ты ведь указываешь в ней точное количество гробов.
– В прошлый раз я указал пять, включая гроб Гусева, но если меня сейчас о нем спросят, скажу, что в тот раз отправил четыре, потому что не успел выяснить ни личности погибшего, ни адреса родственников. А у комендатуры документации никакой – я лично убедился.
– Ну ты жук! – покачал я головой. – И сколько таким образом ты уже отправил мертвых душ?
– Пять, – опустив глаза, ответил Бленский.
– И все – на одно и то же
– Да.
– А как получаешь гонорар?
– Его привозит водитель грузовика вместе с гробом.
– Неужели грузовик с гробом так просто пропускают на территорию госпиталя?
– Это камээсовский грузовик. У него пропуск-»вездеход».
Я сел на крышку гроба, расстегнул куртку, подул на взмокшую грудь.
– Умница ты, Бленский, – сказал я. – Пожалуй, я не стану тебя убивать. Тебя убьют те, кто тебе платит. Не сегодня-завтра, но тебя обязательно хлопнут – на том свете вспомнишь мои слова. И правильно сделают, что хлопнут, потому что ты жадный человек и зарабатываешь деньги на погибших ребятах. А это большой грех.
Глава 22
Фельдшера Бошляева в «преисподнюю» Бленский не впустил, лишь слегка приоткрыл дверь, взял у него паяльную лампу, топор, ломик и снова запер дверь на ключ.
Гроб был очень тяжелый, я едва смог приподнять одну его сторону. Бленский же со своими зеленоватыми и тонкими ручками вообще чуть не помер над ним.
– Наплодили задохликов, – вполголоса ругался я, переворачивая ящик на бок и вытаскивая гроб на цементный пол. – Не стой, как столб! – крикнул я ему. – Разжигай паяльную лампу, или это ты тоже не можешь сделать?
Он встал на колени и принялся подкачивать воздух в бачок лампы. Я искоса наблюдал за ним. С гулом из форсунки вырвалось пламя. Бленский принялся его регулировать и нечаянно загасил.
– Тебе только с покойниками общаться! – покачал я головой. – Быстрее, Бленский, времени нет!
Он, конечно, не понимал, почему времени нет, он не мог знать о том, что я почти довел до дверей морга прокурора, но тот, подлая душа, сумел вывернуться и сейчас наверняка поднимает по тревоге роту спецназа, требует обыскать всю территорию госпиталя и найти особо опасного преступника.
Бленский стал обжигать тонкую полоску спайки, а я, пока металл был мягким, отрывал крышку ломиком. Мы возились с гробом минут десять или даже больше. «Преисподняя» наполнилась удушливым запахом горячего металла. От огня лампы воздух в ней нагрелся, как в парной. Я уже стащил с себя куртку, но крупные капли пота продолжали стекать по груди, падать на пол, и цементный пол вокруг гроба покрылся темными пятнами.
– Готово, – сказал Бленский, закручивая пламя.
– Тогда хватайся за крышку, – сказал я. – Чего уставился на меня? Страшно?
Мы взялись за крышку и стали ее поднимать. Бленский кряхтел, прикусывал губу, показывал язык, словом, трудился вовсю. Крышка наконец оторвалась от гроба. Мы опустили ее на пол. Я выпрямился, посмотрел в гроб и едва не вскрикнул от неожиданности. Мертвец!
– Черт вас подери! – с облегчением выругался я мгновение спустя, присмотревшись внимательнее. – И тут не могут без конспирации обойтись.