Страдание и его роль в культуре
Шрифт:
Р. Мертон считал, что нонконформист с точки зрения социальной структуры, культуры и личности представляет собой особый тип социально-девиантной личности. Следуя древнему изречению «природа каждой вещи лучше всего познается в крайних проявлениях», мы должны обратить особое внимание на крайних нонконформистов, которые вступают на этот путь, хорошо зная, что они рискуют (риск настолько велик, что это знание перерастает в уверенность) и могут быть жестоко наказаны за свое поведение в группе. В самом точном смысле слова такой тип человека является типом мученика, который жертвует собой из принципа. Придерживаясь ценностей и норм какой-либо иной референтной группы, а не той, чьим ожиданиям он не соответствует, он готов принять, если не приветствовать, почти неизбежные и притом болезненные последствия разногласий.
По Мертону, психологические причины мученического поведения —
Признанный нонконформист хочет, чтобы к нему относились со смешанным чувством ненависти, восхищения и любви даже те, кто все еще сохраняет верность оспариваемым им ценностям и поступкам. Действуя открыто, а не тайно, и, очевидно, сознавая, что навлекает на себя суровые санкции со стороны группы, нонконформист стремится в какой-то мере заручиться уважением людей, даже если оно похоронено под толстым слоем открытой враждебности и ненависти со стороны тех, кто испытывает ощущение, что их чувствам, интересам и статусу угрожают слова и действия нонконформиста. Должное воздаяние за бескорыстное поведение образует позитивный компонент этого двойственного отношения. У нонконформиста достаточно смелости, чтобы пойти на большой риск (он, так сказать, демонстрирует эту способность), особенно ради бескорыстных целей. В какой-то мере (хотя, по-видимому, в гораздо меньшей, чем в предыдущем случае) смелость, очевидно, проявляется и тогда, когда человек рискует даже ради узколичных, эгоистичных или, наоборот, чуждых ему целей, как в известных случаях «бесстрашного преступника» и «отважного врага», которыми восхищаются даже тогда, когда их проклинают[22].
Богословие особо выделяет искупительные страдания Бога. По этому поводу М. Бубер писал, например, что искупить бесконечную вину не может никто, кроме самого Бога, когда Он велит Своему Сыну, Христу, взять на Себя искупительное страдание, чтобы все верующие в Христа спаслись через Него. Это была одна из главных (если не сама главная) идей апостола Павла. Тем самым Павел заложил основы учения, возникшего после него и помимо его собственной борьбы, учения, в котором Христос объявляется Божественной личностью: Бог страдает как Сын ради спасения мира, который Он как Отец сотворил, писал Бубер. Идея пророков о человеке, страдающем ради Бога, уступает здесь место идее Бога, страдающего ради человека. Таким образом, воздвигается новый образ Бога. Однако вопрос о смысле безвинного страдания отброшен вспять к точке зрения друзей Иова: безвинного страдания нет; только теперь учат о том, что каждый человек абсолютно виновен и заслуживает страдания, тем не менее он может все искупить, уверовав в страдание Бога[23].
В этих утверждениях целый сгусток религиозных и, разумеется, общечеловеческих проблем.
Во-первых, все верующие в Христа могут спастись, т. е. будут жить после жизни. Только в этом можно видеть спасение, в земной жизни никакого спасения христианство не обещает, даже не ставит об этом вопрос.
Во-вторых, христианство никогда не объясняло, каким образом страдание одного искупает грехи других, как и почему это происходит, подразумевая, что это невозможно объяснить в принципе. Зато идея Бога, страдающего ради людей, была религии чрезвычайно дорога и поэтому стремительно завоевывала сторонников.
В-третьих, абсолютная виновность всех является краеугольным камнем христианства. Без этой идеи не могут существовать искупительная жертва Бога и идея о спасении после смерти верующих — основные постулаты христианства. Считается, что виновными нужно признать и новорожденных. Сколько-нибудь внятного объяснения этой полной несуразицы богословов мы не найдем. Утверждение же, что человек грешен от природы — совершеннейшая бессмыслица, поскольку природа
Можно согласиться с 3. Фрейдом, что привязанность человека к Богу в силу инфантильности повторяет отношение к отцу. Но тут же возникает вопрос: к какому именно Богу занимает он такую позицию — к Отцу или Сыну? Думается, что к Сыну, поскольку христианин вообще редко думает о Боге-Отце и чаще знает лишь Христа. Однако остается неясным, почему человек должен страдать так же, как избранный им Бог, который призван примирять людей с жестокостью судьбы, особенно со смертью, и компенсировать им их страдания и лишения в этом мире, защищать и облегчать чувство вины. Главное же в том, что страдать верующему предписывает его религия.
Поток христианства, излившийся на мир из израильского источника, подкрепленный мощными притоками, в особенности из Ирана и Греции, в своей сердцевине пронес образ страдающего Бога. Этот образ не может быть ни иранским, ни греческим, он чисто израильский, вобравший образ жизни, лишения и тяготы еврейского народа на протяжении веков. Христианство тем не менее не иудоистично, поскольку отказывается от концепции избранного народа и знает лишь одну, Божественную святость, обращенную на каждого. Индивидуальная религиозность приобретает вследствие этого прежде невиданную интенсивность и обращенность внутрь человека, образ Христа оказывается с ним тесно связан. Отсюда и склонность личности не просто верить в Него, но и стремиться повторить Его судьбу, в том числе Его страдания. Страдающий Бог из мира религиозных фантазий был намного ближе людям, чем любой другой спаситель, счастливый и преуспевающий. К тому же Христа родила вполне земная мать. Вера в Христа стала и протестом против высших сил, которые обрекали евреев на нищету и страдания, т. е. вера в человека, ставшего Богом, стала выражением неосознанного желания свергнуть подавлявшую их демоническую и злобную власть. Верующие идентифицировали себя с Христом, потому что Он был такой же страдающий человек, как и они сами, и этот человек был полубогом и в конце концов вознесся к Богу. Только с таким страдающим существом могли соединиться верующие. Ведь до Него были подвергнуты пыткам и распяли на крестах тысячи людей, но поверили только этому.
Итак, мессией нуждающихся и унижаемых народных масс Израиля, а затем и всего средиземноморского ареала мог быть только страдающий спаситель; они поверили Ему еще и по той очень важной причине, что Он Своей смертью искупал их грехи, а они их чувствовали с тех самых пор, как стали личностями, т. е. безмерно давно. Еще они хотели поменять Бога, поскольку прежний, жестокий и беспощадный, ничего не прощающий Яхве не хотел или не мог защитить их. Признав Христа, они тем самым отрекались от Яхве, сколько бы сам Христос скромно ни говорил о Себе, что Он лишь посланец Своего Отца. Как только человек стал верить в страдающего Христа, перед ним возникла возможность создания такой жизни, в которой была бы справедливость, а после смерти ждал бы рай: надежда на это виделась в искупительной гибели Мессии. Отречение же от Яхве представляет собой отрицание Отца, если все эти события рассматривать в свете фрейдизма.
Торжество христианства означает изгнание Яхве, но агрессивные импульсы не могли исчезнуть. Они, как полагал Э. Фромм, уже не были направлены, как ранее, на отцов и власти, а повернулись назад, на индивидуальное Я. Идентификация со страдающим, распятым Иисусом давала такую возможность, поэтому в более поздней христианской доктрине акцент ставился не на свершение Отца, а на самоуничижение Сына, что обеспечивало безвредный для стабильности общества выход. Уже не нужно было обвинять правителей за нищету и страдания, поскольку сами страждущие были виновными. Только посредством постоянного искупления и личного страдания они могли загладить личную вину и снискать прощение своего Бога. С этими утверждениями Фромма можно согласиться, особенно если вспомнить постоянную убежденность средневекового человека в своей греховности и виновности. Но агрессия человека того времени была направлена не только против самого себя, но и против христианской церкви, которая ему виделась виновницей его бед, обманувшей его ожидания. Отсюда яростное уничтожение церквей и священников во время так называемой Великой французской революции, Мексиканской революции и особенно сразу после Октябрьского большевистского переворота. Не щадили церковь и ее служителей в годы революций в Китае и Камбодже.