Страх полета
Шрифт:
Итак, мы прибываем в Париж — липкие, пыльные, слегка описанные. Мы опять влюблены друг в друга — это вторая стадия любви, которая заключается в тоске по первой стадии. Это вторая стадия, которая наступает, когда ты чувствуешь, что любовь уходит, и не можешь перенести мысли о еще одной потере.
Адриан ласкает мое колено.
— Как ты, дорогая?
— Отлично, дорогой.
Мы больше не знаем, что в наших словах правда, а что — ложь. Актеры слились со своими ролями.
Я наконец решилась поскорее разыскать Беннета и, если он возьмет меня обратно, начать жить с ним заново. Но я совершенно не представляю,
На Гар дю Нор я нахожу телефон и пытаюсь заказать разговор. Но я забыла все французские слова, какие знала, а английский телефонистки оставляет желать лучшего. После абсурдного диалога со множеством ошибок, после помех и неверных соединений я попадаю на свой домашний номер.
Телефонистка просит «Ле доктер Винг», и издалека, словно подчеркивая огромность Атлантического океана, разделяющего нас, доносится голос девушки, которая сняла нашу квартиру на лето.
— Его нет. Он в Вене.
— Madam, le docteur est a Vienne [57] , — откликается эхом телефонистка.
— Ce n'est pas possible! [58] — кричу я, и тут мой французский заканчивается. Так как телефонистка начинает со мной спорить, я быстро лишаюсь дара речи. Когда-то давным-давно, я приезжала сюда учиться и могла говорить на этом языке. Теперь я с трудом говорю даже по-английски.
— Он должен быть там! — ору я. Где же он, если не дома? И что, черт возьми, мне делать со своей жизнью без него?
57
Мадам, доктор в Вене. (франц.)
58
Это невозможно! (франц.)
Я быстро заказываю разговор со старейшим другом Беннета, Бобом, у которого на лето осталась наша машина. Беннет, уж конечно, позвонит ему первому. Удивительно, но Боб дома.
— Боб, это я, Изадора. Я в Париже. Беннет у тебя?
Голос Боба еле слышен:
— Я думал, что он с тобой.
И затем молчание. Нас прервали. Только это не настоящая тишина. Я и впрямь слышу шум океанского прибоя, или мне просто так кажется? Я ощущаю, как крошечный ручеек пота стекает вниз между моими грудями. Неожиданно опять всплывает голос Боба.
— Что случилось? Что ты там…
Затем булькающие помехи. Потом молчание. Я представляю себе какую-то гигантскую рыбу, грызущую трансатлантический кабель. Каждый раз, когда рыба рвет книзу, голос Боба умирает.
— Боб!
— Я тебя не слышу. Я спросил: вы поругались?
— Да. Это сложно объяснить. Это ужасно. Я винова…
— Что? Не слышу… Где Беннет?
— Потому я тебе и звоню.
— Что? Ничего не разберу.
— Черт. Я тебя тоже не слышу… Слушай, если он позвонит, скажи, что я люблю его.
— Что?
— Скажи, что я ищу его.
— Что? Не слышу тебя.
— Скажи, что я хочу его.
— Что? Не слышу.
— Скажи ему, что я его хочу.
— Что? Ты не повторишь?
— Это невозможно.
— Не слышу тебя.
— Просто скажи ему, что я его
— Что? Эта ужасная свя…
Нас прервали окончательно. Раздался голос телефонистки, сообщившей, что я должна сто двадцать девять новых франков и тридцать четыре сантима.
— Но я ничего не слышала!
Телефонистка утверждает, что тем не менее я обязана заплатить. Я иду к телефонной кассе, заглядываю в бумажник и обнаруживаю, что у меня вообще нет франков — ни старых, ни новых. Итак, мне приходится пройти через тяготы обмена денег и сражение с кассиром, но все-таки я плачу. Слишком накладно протестовать дальше.
Я отсчитываю франки как в наказание. Я заплатила бы сколько угодно, лишь бы оказаться дома и вспоминать все, что случилось, в спокойной обстановке. Зачем обманывать себя? Я не экзистенциалистка. Ничто не станет для меня полной реальностью, пока я этого не запишу, исправив и улучшив, как обычно. Я всегда жду, чтобы все события наконец произошли и я смогла бы прийти домой и передать их на бумаге.
— Что случилось? — спросил Адриан, появившись из мужского туалета.
— Я знаю только, что его нет в Нью-Йорке.
— Может быть, он в Лондоне?
— Может быть… — мое сердце забилось сильнее, когда я подумала, что увижу его снова.
— Почему бы нам не поехать в Лондон вместе, — предложила я, — и не расстаться добрыми друзьями?
— Потому что ты должна справиться с этим сама, — сказал моралист Адриан.
Я не усмотрела ничего дурного в его словах. В общем-то он прав. Я сама залезла в этот бардак, так почему он должен оплачивать мое извлечение оттуда?
— Пойдем выпьем и все обдумаем, — сказала я, подойдя к нему.
— Отлично.
Мы влезаем в наш «триумф», карта Парижа лежит на моих коленях вверх ногами, а солнце освещает город — как в экранизации нашей истории.
Я везу Адриана к Буль-Мишу, и я счастлива, что помню все улицы, их приметы и повороты. Постепенно мой французский возвращается.
— Il pleut dans mon coeur comme il pleut sur la ville! [59] — кричу я, взволнованная тем, что сумела вспомнить две строчки поэмы, которую учила все годы занятий французским. Внезапно (и беспричинно, если не считать вида Парижа) я воспаряю выше, чем это делают воздушные змеи. «Она просто переполнена адреналином», — говаривала моя мать. И это было правдой: когда я не пребывала в глубокой депрессии, я всегда кипела энергией, хихикала и острила.
59
«И в сердце растрава, и дождик с утра» — стихи П. Верлена, перевод Б. Пастернака.
— Что ты хочешь сказать этим своим «дождиком»? — спросил Адриан. — Это самый распроклято-солнечнейший день, который я когда-либо видел.
Но он уловил мое хихиканье, и раньше, чем мы вошли в кафе, мы оба воспарили. Мы припарковались на Рю дэз Эколь (ближайшая парковка, которую смогли найти) и оставили все вещи в машине. Минуту я колебалась, потому что закрыть ее не было никакой возможности — у «триумфа» есть только брезентовый тент, — но в конце концов чего я так беспокоюсь из-за какой-то собственности? Свобода — это просто другое слово для того ничего, что осталось потерять, правильно?