Страх высоты. Через лабиринт. Три дня в Дагезане. Остановка
Шрифт:
Кладбище, на котором хоронили Сергея, мне не понравилось. Нельзя сказать, чтобы я был поклонником старинных склепов, мраморных ангелов со склоненными долу скорбными ликами и мрачновато–пророческих эпитафий типа: "Прохожий! Я дома, ты в гостях…". Однако тихие тенистые аллеи старого кладбища, куда проводил я многих близких, говорили сердцу больше, чем этот недавно отрезанный кусок голого поля, где умерших хоронили в строгой последовательности, без традиционных семейных участков и оградок, изо дня в день неумолимо заполняя поросшее бурьяном и жесткой степной травой четырехугольное
Над осенней степью прохладный ветер гнал редкие облака, и было видно далеко в разные стороны — и растущий многоэтажный город, и ровную лесополосу в противоположной стороне, и поблескивающее новое шоссе, по которому подъезжали автобусы специального назначения, которые с некоторых пор сократили грустную церемонию последнего пути и освободили городские магистрали от мешающих движению автотранспортных медлительных процессий.
На залитой бетоном площадке неподалеку от подготовленной уже могилы стояло три автобуса — проводить Сергея приехали коллеги и студенты. Преподаватели держались поближе к месту погребения, студенты чуть поодаль и не так печально и строго, как люди постарше. Но в общем происходило то, что всегда бывает в подобных случаях, от добрых печальных слов до сурового стука молотка. Правда, слез было меньше, потому что из близких родственников провожала покойного одна Полина Антоновна. Она держалась строго и мужественно, остальные лишь время от времени проводили по глазам платками.
Одна только девушка обратила на себя мое внимание. Когда провожавшие бросали на гроб положенные горсти земли, она протиснулась между преподавателями, наклонилась быстро, подхватила глинистые комья, разжала ладони и сразу же, не задерживаясь, пошла прочь. На дорожке ее догнал высокий молодой человек, попытался остановить, положив руку на плечо, но она не остановилась, и они рядом, миновав автобусы, двинулись в сторону шоссе.
Все было кончено.
Отдавшие долг, соблюдая приличия, не спеша потянулись к машинам, но голоса уже окрепли, полушепот сменился деловыми репликами.
Я шел с Полиной Антоновной, соображая, как поймать машину. Дело в том, что коллеги автобусом собирались в кафе, где сняли зал для поминок. Звали, конечно, и нас, но Полина Антоновна, поблагодарив, отказалась.
— Спасибо, спасибо за помощь, за хлопоты, но в ресторан не могу. Обременительно в мои годы. Вы уж сами…
Коллеги не настаивали. А машина нашлась.
— Разрешите подвезти вас?
Предложение было уместно, но неожиданно. Говорил Игорь Николаевич. Он стоял у приоткрытой дверцы светлой "Волги", которая примостилась на площадке позади автобусов. У могилы я его не видел. Да и вообще делать ему тут было вроде бы нечего.
Еще когда я был у Перепахина, он позвонил Полине Антоновне и сообщил, что смерть Сергея естественного характера. Из нас троих он испытал, конечно, облегчение наибольшее, ведь разрешилось темное и, может быть, трудное дело. Одним убийством меньше — это всегда хорошо, только выдуманный Шерлок Холмс печалился, что преступность на убыль пойти может.
И конечно же, выразил Полине Антоновне сочувствие, причем особое, потому что,
Я говорю "мы", потому что и сам понял теперь тот взгляд, которым окинул меня Игорь Николаевич в комнате Сергея и который показался мне почти подозрительным, а на самом деле свидетельствовал только о том, что память его мою превосходила. Он и меня вспомнил. Впрочем, что удивительного?.. Как у них говорится, — такая работа. А я был не на работе, а в полной растерянности. Даже визитную карточку его в карман сунул, фамилию не прочитав.
Теперь карточка пригодилась. Фамилия вдруг вырвала из прошлого лихое какое-то студенческое сборище и парня в узких брюках, отчаянно проколачивающего на расстроенном рояле модные буги–вуги. С узкими брюками и бугами общественность боролась. Был даже стишок:
Когда студенты на досуге сплясали лихо буги–вуги,
Профком, багровый от стыда, прикрыл тот танец навсегда.
Я тогда был близок к точке зрения профкома. Немудрено, что через столько лет я не опознал в представителе закона показавшегося когда-то чересчур легкомысленным парня.
Однако такого рода мимолетных знакомств в человеческой жизни сотни бывают, и неожиданных встреч тоже, и не так уж важно, помнятся они или забываются, если только… неожиданное равнозначно случайному. Но на кладбище Игорь Мазин, как я теперь его про себя называл, случайно появиться не мог.
— Как вы здесь?
— Не знаю. Сел и приехал.
Вопрос мой фактически остался без ответа, но Полина Антоновна была им довольна.
— Вот и молодец, что приехал. Забери старуху, забери. В автобусе бензином воняет. И ехать тряско. И не по пути мне с ними. Они на поминки. Я им только мешать буду. Без меня они по рюмке–другой опрокинут и забудут, зачем собрались. Анекдоты рассказывать начнут. Ну, и пусть! Зачем мне их смущать? Они свое дело сделали: и комиссию, и венки, чин чином… Спасибо им. А ресторан или кафе, зачем оно мне? Он, Сережа, в сердце, вот тут…
Она прижала руки к груди.
— Садитесь, Полина Антоновна, садитесь, — поддержал ее за локоть Мазин.
Мы вместе усадили старую тетку в машину.
Автобусы между тем уже двигались по узкой дороге, обогнать их пока было невозможно, и Мазин медленно повел "Волгу" следом. Внезапно впереди идущий включил предостерегающий красный сигнал и притормозил.
— Лена! — крикнули в окно. — Садись скорей!
Кричали той самой девушке, что ушла раньше с молодым человеком. Он и ответил за нее:
— Езжайте! Мы сами.
— С ума сошли. Это же далеко.
— Поезжайте! — повторил парень.
Сказано это было так, как говорят — проезжайте! Тоном, каким отвечают, когда хотят, чтобы оставили в покое, отстали.
И в автобусе отстали, а вернее, двинулись вперед и мы поравнялись с молодыми людьми. Вблизи девушка оказалась старше, чем со стороны, и на лице ее я увидел то, чего не замечал на лицах других — подлинно горестное выражение, глубокое, без сомнения, чувство. Вдруг она увидела Полину Антоновну и резко шагнула с обочины.