Страх высоты. Через лабиринт. Три дня в Дагезане. Остановка
Шрифт:
— Лейтенант Козельский? Я капитан Волоков. Мне звонил Игорь Николаевич.
— Ясно. Это ваш парень в ковбойке?
— Наш. Кравчук пошел в квартбюро?
— Да. Так сказал.
— Хорошо. Юра его проводит. Мы там подобрали два-три подходящих адреса. Пусть устраивается. Какое он на вас произвел впечатление?
— Быку шею свернуть может.
— Здоровый мужчина, ничего не скажешь. Вас, кажется, еще Дубинина интересует?
— Дубинина тоже.
— Личность любопытная.
Капитан отодвинул штору.
—
— Вижу. Санаторий?
— Санаторий. Сейчас. Шахтерский. А до революции принадлежал папаше этой Дубининой. Был такой предприниматель от медицины.
— Где же он теперь?
— Ну, теперь… Там, где медицина уже не требуется, я думаю. Дочке-то под пятьдесят. Впрочем, о папаше у нас сведений никаких нет. Ушел в свое время с белыми. Вот и все.
— И дочку бросил?
— Представьте себе. Дочка с матерью осталась. Мать умерла в пятьдесят четвертом году. Здесь и похоронена, на местном кладбище. Сама Валентина перед войной в пединституте училась. Это перед войной. А вот в войну… нехорошо вышло. Переводчицей в городской управе работала при немцах.
Капитан Волоков прошелся по номеру, и Козельский заметил, что через его светлые волосы пробивается лысина. Как бы поймав взгляд лейтенанта, Волоков пригладил рукой макушку.
— Но есть и смягчающие моменты. Отказалась от санатория, который предлагали возвратить ей оккупационные власти. Помогала кое-кому из местных жителей, когда шла массовая отправка в Германию. В общем, вела себя двойственно. Но была осуждена. Вернулась в пятьдесят шестом. С тех пор живет в материнском доме. Ни в чем не замечалась. Иногда пьет. Но всегда одна и тихо.
Козельский подумал, что Дубинина знает Укладникова по ссылке.
— Спасибо. Без вашей помощи я тут ничего не сделаю.
Волоков воспринял эти слова как должное.
— Вы к нам, конечно, не ходите. Связь будем держать по телефону, и я захаживать буду. Думаю, что Игорь Николаевич в обиде не останется. Я с ним работал немножко.
Простились они довольные друг другом. Козельский стянул пропотевшую рубашку и пошел принимать душ. В коридоре заманчивая блондинка с соломенной сумкой осмотрела его довольно внимательно.
"Курорт", — вспомнил Вадим насмешки товарищей, но не выдержал и оглянулся. Сзади блондинка показалась ему еще лучше.
В уголовный розыск Козельский попал не сразу. В школе он мечтал о химическом факультете. Учительница говорила: "Химия — это единственная наука, которая все может сделать из воздуха". И демонстрировала чудеса в пробирках. Но на вступительных экзаменах ему не хватило того единственного балла, без которого… Короче, в ожидании лучших времен пришлось пойти на завод. А там никаких чудес не было. Просто делали краску, да еще такую, что покупатели присылали директору недобрые письма.
Вечерами Вадим дежурил
Однажды они сидели в районном отделе, ждали, куда пошлют, перешучивались. На столе дежурного затарахтел телефон, и кто-то, не назвавший себя, пробормотал впопыхах:
— В ресторане "Кавказ" в малом зале под фикусом парень в болгарском свитере. Так у него пистолет под пиджаком…
Трубку повесили.
Дежурный махнул рукой.
— Каждый день такие хохмы. Но все-таки придется вам смотаться туда, хлопцы. На всякий случай.
Лейтенант, с которым они поехали, тоже был уверен, что это очередной розыгрыш, но оказалось, что был это совсем не розыгрыш.
Треснул внезапно выстрел, и остановился, будто ткнувшись в стену, лейтенант, и замерли обомлевшие ребята, а бандит метнулся в подворотню и исчез. Да его и не ловил никто — не ожидали они этого выстрела. И когда Вадим стоял, окаменев, в бледном, голубом пятне света, падавшем из окна ресторана, он не знал еще, что выбор его определился.
Но прошло еще почти четыре года, три из которых в пограничном гарнизоне, пока вошел он в кабинет Мазина, и тот, поглядев Вадимовы бумаги, спросил:
— К нам, значит?
— Так точно.
— Не боитесь?
— Да нет вроде.
— Все сначала не боятся.
Вадим вспомнил мокрую улицу, выстрел, стеганувший из тишины, капли пота на лбу умирающего лейтенанта, который тоже не боялся.
— Я знаю.
— Это хорошо, если знаете. Но знать мало. Помнить все время нужно. И думать тоже… Вы думать любите?
Козельский смутился:
— Да разве ж про себя так скажешь?
— А почему бы и нет? Попробуйте.
Мазина интересовал не сам ответ, а то, как он будет сказан.
— Ну, что же вы?
— Да вот думаю, что сказать.
Мазин засмеялся:
— Ладно. Думайте.
Освеженный и отдохнувший, Козельский вышел из гостиницы, когда до вечера оставалось еще часа два. Он решил прогуляться на Лермонтовскую, где жила Дубинина.
В маленьком, усаженном цветами дворике сухопарая женщина с гладко зачесанными седыми волосами и тонкими, поджатыми губами подстригала садовыми ножницами кусты.
— Не скажете, как пройти к Цветнику?
Женщина подошла к невысокому заборчику и посмотрела на Вадима неприветливыми светлыми глазами.
— Пройдите два квартала, сверните направо.
Это прозвучало точно и сухо.
— Благодарю вас.
— Пожалуйста.
Так они сделал. Прошел два квартала и свернул вниз по бульварчику, вливавшемуся в Цветник, когда на одной из туфель у него развязался шнурок. Лейтенант присел на скамейку. А когда поднял голову, покончив со шнурками, то увидел Кравчука.