Страхи царя Соломона
Шрифт:
— Что ж, может, она влюбится еще в кого-нибудь.
Это меня возмутило. Он просто издевался надо мной среди ночи.
— Вы глумитесь надо мной, месье Соломон. Это не очень-то любезно, я вас с великим почтением всегда, не можете не быть в курсе.
— Жанно, следите за тем, как вы говорите, язык надо уважать. Не пытайтесь и его трахнуть. Ребенка вы ему не сделаете, смею вас уверить. Самые большие писатели пробовали, как вы знаете, но ничего хорошего у них не родилось. Обойти тут что-либо невозможно. Грамматика безжалостна, и пунктуация
И он повесил трубку, что никогда не делают в SOS, вешать должен всякий раз тот, кто звонит, чтобы он не подумал, что его отшивают.
Я несколько секунд еще послушал гудки — это было приятнее, чем тишина, а потом вернулся к Алине. Она не спала. Разговаривать с ней было не нужно, она и так все понимала. Она сварила кофе. Мы посидели несколько минут не разговаривая, но казалось, что разговариваем. В конце концов она улыбнулась.
— Она этого ждет, поверь. Она должна чувствовать, что длиться это не может, что это не…
Она не сказала последнего слова, а отхлебнула кофе. Я сказал его вместо нее:
— …что это неестественно? Ты это хотела сказать?
— Да, неестественно.
— Именно это самое отвратительное в природе.
— Не спорю, но ты не можешь изменить природу.
— Почему? Почему не изменить ее, эту бля? Она уже столько веков обращается с нами как с пустым местом. Может, она фашистка, эта природа? А мы должны все молча терпеть?
— Что ж, обратись к своему другу месье Соломону, брючному королю, и попроси его скроить нам природу по тем меркам, какие мы ему дадим, а не по шаблонам готового платья. Либо обратись к другому царю Соломону, к тому, что стоит выше, которого давно уже нет и которому возносят мольбы уже несколько тысячелетий. О'кей?
— Я прекрасно понимаю, что тут ничего не поделаешь: у месье Жана Риктуса есть такая песня.
— Поговори об этом с мадемуазель Корой. Она в этом разбирается. Ты сам мне сказал, что это ее репертуар.
— Репертуар, надрывающий сердце, — осточертело! А если она поступит как героини ее жанровых песен и бросится в Сену? Алина рассердилась.
— Замолчи. Конечно, я ее не знаю, но… Послушай, ты должен понять, что дело тут не во мне, Жанно. Мне безразлично, что ты с ней спишь. Это не имеет значения. Но то, что имеет значение, этого ты ей дать не можешь. Это несправедливо ни по отношению к ней, ни вообще.
— Для женщин вообще?
— Не будем залезать в такие дебри, Жанно. Бывают ситуации, в которых доброта превращается в милостыню. И еще мне кажется, что ты судишь обо всем этом исходя из своей чувствительности, а для нее все это может оказаться совсем другим. — И она добавила, улыбнувшись: — Тебе не приходила, например, в голову мысль, что она взяла тебя за неимением лучшего!
Я посмотрел на нее, но не возразил. Я вдруг испугался, что Алина меня тоже взяла за неимением лучшего. И что все мы за неимением лучшего. Твою мать! Я допил кофе и закрыл свою пасть, так
— Что она взяла тебя за неимением лучшего и что ей больше всего нужен покой, чье-то общество, главное, не быть в одиночестве?..
Быть может, это верно. Быть может, я для мадемуазель Коры тот, про кого говорят «сойдет на худой конец».
30
Мадемуазель Кора купила на следующий вечер билеты на «Королевские фиалки», а потом мы с ней должны были пойти ужинать в одно бистро, где у нее были все свои. Эти самые «Фиалки» были, как раньше говорили, «опереткой». Мадемуазель Кора видела ее еще до войны с Ракель Меллер, которую она обожала. Она вообще знала всех звезд эстрады того времени, когда сама была еще девчонкой и поджидала их всех у артистического входа: Ракель Меллер, Мод Лоти и Мистенгет — теперь их афиши можно найти на лотках у букинистов.
— Мисс еще и в семьдесят лет танцевала. Ну, правда, ее поддерживали три партнера.
В антракте она потащила меня за кулисы. Там у нее был один знакомый человечек, этакий упитанный живчик, звали его Фернандо, не помню, как дальше. Мадемуазель Кору он встретил довольно кисло. А на меня посмотрел с тем же чувством, что и я на него: дескать, не было печали… это очень сближает — такая взаимность.
Мадемуазель Кора чмокнула его в щечку.
— Фернандо, котик, привет! Сто лет не виделись…
Фернандо явно обошелся бы без этого свидания еще лет пятьдесят и ответил сдержанно:
— Здравствуй, Кора, здравствуй…
— Последний раз, помнится… Постой, когда же это было…
— Да-да, я отлично помню.
Он сопел, скрипел зубами — сдерживался изо всех сил, чтобы оставаться в рамках вежливости.
— Извини, Кора, я страшно занят…
— Я только хотела… Я взял ее за талию:
— Пойдем, Кора…
— Я только хотела представить тебе молодого актера, которого я опекаю… Я протянул руку:
— Марсель Беда. Очень приятно.
Этот самый Фернандо посмотрел на меня как на представителя древнейшей профессии.
— Я защищаю его интересы, — сказала мадемуазель Кора. Фернандо пожал мою руку, глядя в пол.
— Кора, извини, но сейчас у меня ничего нет. Статистов и так предостаточно… Ну, если вдруг будет нехватка…
Я понял, что разыгрывается классическая сцена. Сакраментальная. Почувствовал амплуа и с ходу вошел в роль:
— Я могу принести вырезки из прессы.
— Да-да.
— Я певец, танцор, эксцентрик, говноглотатель. Могу, если хотите, прямо сейчас показать смертельное сальто… Я принялся снимать куртку.
— Только не здесь! — взмолился Фернандо. — Да что с вами! Я запричитал:
— А франка у вас не найдется?
Фернандо благоразумно промолчал — видно, почувствовал, что следующим номером будет оплеуха. Мадемуазель Кора между тем так и светилась, это надо было видеть: она была так счастлива снова очутиться в артистической среде, где ее еще помнили и ценили.