Страна отношений. Записки неугомонного
Шрифт:
Дорого обошлась та товарищеская услуга броненосному Георгию Константиновичу. Хрущёв быстро просчитал варианты и сделал выводы в отношении уж слишком «танкоопасного» соратника. Через полгода, расслабив сурового полководца публичными фимиамами и наградными благостями (членство в том же Политбюро, четвертая Золотая звезда на мундир), нанес удар с коварством камышового кота, упруго выскочившего из плавневых зарослей.
Опять на Пленуме ЦК, после суточной «артподготовки», обвинив маршала в бонапартизме и стремлении подмять армейские политорганы, умело перелицевав вчерашние достоинства в сегодняшние недостатки, Хрущёв с назидательным треском снял прославленного
Жуков оказался первым и единственным Маршалом Советского Союза, кто был уволен в отставку вчистую, незамутненную никаким дальнейшим вниманием, особенно со стороны компартии, защите интересов которой он отдал лучшую часть жизни. Ему не предложили продолжить воинскую службу в так называемой «райской группе», этаком уникальном подразделении генеральных инспекторов при Министре обороны, составленном исключительно из прославленных фронтовых полководцев, с высоким государственным статусом и максимально возможным в условиях советской власти уровнем житейского благополучия (дачи, машины, адъютанты, ординарцы, пайки «от пуза», санатории навсегда, лучшие клиники для себя и семьи, обязательное депутатство в Верховном Совете и, что важно, членство в ЦК, на худой конец, кандидатство в это членство).
При этом никаких конкретных обязанностей, покойная жизнь вплоть до национальных похорон в Кремлевской стене. Жуков был лишен всего, даже дачу хотели отобрать. Правда, когда он показал бумагу за подписью Сталина, разрешавшего ему пользоваться лесным участком до конца жизни, отстали.
Жуков оказался «лишенцем» в полном смысле этого слова. Единственное, что позволили, – это ниша в стене, хотя семья слезно просила похоронить отца на родине, в деревне Стрелковка Калужской области. Но нет, не разрешили! И после кончины маршала все равно держали под присмотром. Было это уже при Брежневе, который если что-то и перенял из Хрущёвского наследия, так это хамское отношение к Георгию Константиновичу. Приказал даже тайно заглянуть в рукописи мемуаров:
– Чё он там пишет по ночам?
И потребовал:
– Если про меня не напишет, издавать не позволим!
Пришлось писать…
Однако современное лицемерие тоже не ведает границ. Сравнительно недавно я бродил по Новодевичьему кладбищу и в ужас пришёл от заброшенности могилы жены Жукова, Галины Александровны. Именно ее ранняя смерть потрясла маршала и вскоре свела в могилу. Если суровый полководец кого-то любил глубоко и нежно, так это была именно эта молодая женщина, разделившая с ним самые горькие годы жизни, близкий ему и бесконечно родной человек.
В бездонной лужковской казне не нашлось денег, чтобы поправить расколовшийся камень, выкорчевать разросшийся кустарник, в колючих дебрях которого потонул еле различимый, почерневший от забвения бюст. Родственникам, судя по всему, происходящее тоже глубоко безразлично. Горько все это видеть, господа!
Ничто так не определяет реальное состояние наших душ, как подобные картины. Возводим громоподобных исполинов, одеваем в золото и мрамор величественные храмы, оглушительно трубим в медь на парадах, а вот по конкретному случаю сердце равнодушно молчит. Уже и не помним, да и не знаем, что благодаря этой скромной женщине легендарный полководец сумел собраться и прожить достойно опальные годы, преодолеть тяжкие испытания, черную неблагодарность, унизительное забвение, подчеркнутую всеми телодвижениями власти ненужность. Это все они преодолевали вдвоем. Поставив жене памятник, Жуков почти сразу и умер…
Ну а если снова
С энергичным сопением, размахивая полами макинтоша, он вприпрыжку преодолевал гранитные ступени, непременно разогретый первомайской рюмашкой под любимые вареники со сметаной. Был в ту пору весел, необузданно энергичен, щедр на обещания, особенно коммунизма, в котором якобы будет жить нынешнее поколение.
Поколения ликующей рекой нескончаемо текли по разукрашенной вдрызг Красной площади с портретами сияющего «Синьора Помидора» над головами. Смешно сказать сегодня, но верили! И ещё как! Хотя почему нет? Над стоящими на мавзолее, в том числе и верными маршалами, «заря коммунизма» уже взошла!
Так неугомонный «мечтатель» Никита Сергеевич Хрущёв в обстановке всеобщего идолопоклонства куролесил ещё лет восемь, всякий раз подчеркивая, что «жизнь стала лучше, жить стало веселей!». Правда, пока только в Москве, куда со всей центральной России советские труженики ездили за любительской колбасой, поскольку другой не было, а в провинции так вообще никакой. Наконец, Никита Сергеевич так увлекся, что за многообещающей трескотней и осознанием собственной исключительности утерял нюх на опасность и по законам дворцовых жанров тут же угодил в силки, хитро расставленные сговорившимися соратниками. Обвинённый на таком же Пленуме во всех смертных грехах, и прежде всего в волюнтаризме, через пару дней «верный ленинец» очутился в дальнем Подмосковье в деревне Петрово-Дальнее, тоже в состоянии глухо изолированного изгнанника, где и просидел на садовой завалинке до конца жизни. Во какие дела!
Так что картина маслом «Меньшиков в Березове» для нас просто символична, хотя и совсем не поучительна. Советские коммунисты, привычно прокричав на закрытых партсобраниях «Одобрям-с!», понятия не имели, что такое «волюнтаризм». Предполагали, конечно, что какое-то паскудство, но вряд ли догадывались о философском учении, берущем начало аж от Августина Блаженного, утверждавшего проявление воли в качестве высшего принципа человеческого бытия. Правда, в нашем Отечестве на все случаи этого самого «бытия» есть своя собственная трактовка, близкая и понятная каждому: «Ты начальник – я дурак, я начальник – ты дурак!».
Если по-серьезному, так у нас всякий начальник волюнтарист ещё тот, а уж Юрий Михайлович – краше некуда. Освоившись в кресле мэра, он скоро начал «двигать горы» по широким московским просторам и сам того не заметил, как возложил на плечи горностаевую мантию благодетеля императорского уровня. Со всех сторон побежали проворные прикоснуться к руке милостивца и хоть чуть-чуть отщипнуть для себя кусочек щедрот. «А уж как благодарны и верны будем!» – читалось в сиянии плутовских глаз.
Я хорошо помню, с каким благоговейным придыханием говорили о мэре люди его окружения или считавшие, что они в близком к нему кругу. Однажды, оказавшись в обществе столичных журналистов, я ощутил это достаточно убедительно.