Страна Печалия
Шрифт:
Но вряд ли соломенные вдовы улавливали смысл этих звуков, думая каждая о своем.
Устинья не знала, чем кормить Фому, который в дом ничего не нес, наниматься куда-то на работу не спешил, но ни разочку еще от еды не отказался.
«Может, батюшка новый поговорит с ним и призовет делом заниматься», — размышляла она на ходу, в душе понимая, что вряд ли Фому проймут хоть какие-то проповеди. Фома он Фома и есть.
Варвара втайне надеялась когда-нибудь узнать у батюшки, в дом к которому они направлялись, такую молитву, которая поможет начать ей новую жизнь и снимет с души коросту, мешавшую дышать полной грудью, и хоть раз в
Глафира чуть отстала от них и убеждала себя в том, что идет лишь заодно с подругами, глянуть, кто поселился в их слободе, построить ему при случае глазки, проверить на выдержку. Но и она надеялась и верила, а вдруг да тот священник знает некую тайну и совершит над ней обряд, после чего найдется добрый человек и пришлет в дом к ней сватов. И тогда заживет она счастливо, отрешившись от былых грехов, и уже не нужно будет искать быстротечную любовь на стороне, а просто любить единственного на всем белом свете человека и ни о чем больше не думать…
Когда они, наконец, подошли к дому, то увидели через дверной проем мерцающий внутри огонек, осторожно взошли на крыльцо и окликнули хозяина. Но ответа не последовало. Тогда Глашка вошла первая и, сделав несколько шагов, увидела спавшего на соломе свернувшегося клубочком человека с рыжеватой доходившей почти до пояса бородой. Глаз его, к сожалению, рассмотреть она не могла. Она обернулась к подругам и, приложив палец к губам, дала знать, чтоб они соблюдали тишину.
Те осторожно вошли, и Устинья, ступая на цыпочках, укрыла Аввакума своим тулупом, а Варвара занавесила дверной проем дерюгой. Потом они так же молча вышли и направились обратно. Каждая из них шла к себе в дом, где их никто не ждал, и сознавали, что сегодня сделали нечто такое, чего бы могли и не делать, и никто бы им не попенял за то. Но так уж они были устроены, что чем больше страдали и претерпевали, тем мягче и нежнее становились сердца их, о чем сами они порой и не подозревали.
Аввакуму же в это время снилось, что пришли к нему три жены-мироносицы и принесли ему Святые Дары, отведав которые сделалось у него на душе тихо и спокойно. И он даже забыл, что находится в неприветливой стране, зовущейся Сибирью, где предстоит ему жить долго, гораздо дольше, чем он сам мог предположить. Но ему верилось, что если будет он непрестанно молиться и просить Господа порушить все препятствия вокруг, то так оно и случится. И придут к нему люди за словом Божьим. И он научит их, как жить на земле без греха, чтоб войти в Царство Небесное, куда каждому открыта дорога, если тот человек прислушается к речам его.
Наблюдай за ногою твоею, когда идешь в дом Божий,
и будь готов более к слушанию, нежели к жертвоприно-
шению; ибо они не думают, что худо делают.
Проснулся протопоп, когда на улице было еще темно, и лишь слегка посеревшие стены соседнего дома говорили о том, что рассвет где-то близко. Удивительно, но он почти не замерз, хотя пальцы на ногах слегка пощипывало от холода, и все тело сотрясал легкий озноб. Вскочив на ноги, он поворошил
Но Аввакуму от увиденного сделалось почему-то весело, и он тут же опустился на колени перед иконой Божьей Матери, принявшись читать утреннюю молитву и отсчитывать неизменные поклоны, которых он решил позволить себе в первой половине дня лишь половину от установленной обычной нормы. Закончив молиться, и уже от одного этого окончательно согревшись, он достал из ларца очередную просфору и тщательно, не позволяя упасть на пол ни единой крошке, стал отламывать от нее малые кусочки и класть в рот. Не хватало лишь воды для его трапезы, и тогда, недолго думая, он вышел во двор, зачерпнул из ближайшего сугроба пригоршню снега и отправил ее в рот, а остатками снега растер себе лицо. Талая вода окончательно взбодрила его, и он решил тут же отправиться в указанный ему владыкой храм к заутрене.
Достав из сундука стихарь, он облачился в него, а сверху надел ризу, на голову водрузил теплую камилавку и вынул из сундука обязательную фелонь, епитрахиль, поручи, а затем бережно извлек и сделанный по особому заказу посох. Хотя по чину ему и не полагалось его иметь, поскольку посох всегда был символом власти архиерейской, но в церковных канонах не существовало запрещения на его ношение, чем Аввакум и воспользовался. Хотя, еще будучи в Москве, не раз подвергался критике за его ношение.
Посох ему изготовил умелец, что резал иконостасы для московских храмов, поместив наверху рукояти яблоко, которое оплели две змеи и головы и с выпущенными жалами застыли в немой угрозе одна напротив другой, взяв за работу свою с Аввакума деньги немалые. Но вещь стоила того. К тому же мастер сделал ее разборной, что позволяло брать его в поездки, разъединив на две половинки.
Когда Аввакум шествовал с ним по Москве, то неизменно ощущал на себе взгляды горожан, принимавших его не иначе как за архиерея и с поклоном уступающих ему дорогу. Прознавший об этом патриарх Никон после ареста протопопа велел тот посох найти и предать огню, но верные люди вовремя спрятали занятную вещицу и вернули хозяину незадолго до его отъезда в Тобольск.
Аввакум любовно огладил посох, щелкнул по носу ближнюю к себе змею и вышел из дома, который, как он надеялся, со временем обретет вид вполне достойного жилища. Дойдя до городских ворот, он грозно прикрикнул на дремавших возле костра караульных, и те, со сна не разобрав, кто перед ними, но, увидев в утренней мгле архиерейский посох в руках приблизившегося к ним человека, испуганно бухнулись на колени, прося прощения за свой недогляд. Аввакум же лишь улыбнулся в бороду и прошел мимо, не сказав ни слова.
«Пусть привыкают, — подумал он, — все они дети мои духовные и должны почитать и бояться отца своего».
Возле храма Вознесения Господня не было ни души, и он, поморщившись, постучал концом посоха в дверь церковной сторожки, где ночевал сторож, обычно исполнявший обязанности звонаря. Через какое-то время дверь открылась, и оттуда высунулась голова заспанного нестарого еще мужика с испуганными глазами, которые он непрерывно щурил, пытаясь разглядеть, кто посмел поднять его в такую рань. Увидев уставленный на него посох, он тут же открыл от удивления рот и затрясся в испуге, произнося единственную фразу: