Страна Семи Трав(изд.1976)
Шрифт:
Какой-то зверек то высовывался из-под корней, то снова прятался туда. Он походил на ласку, только был подлиннее. Верхняя часть его тела была красно-бурая, но начала уже белеть— зверек «переодевался»: летнюю окраску менял на зимнюю.
Белая шкурка с черным хвостом? Ну конечно! Клочок царской мантии! Десятки подобных шкурок составляли парадную царскую мантию.
Это был горностай!
Минуту или две они с напряженным вниманием смотрели друг на друга — Ветлугин и горностай. Потом решительный
3
Склон сделался еще круче. Приходилось продираться сквозь цепкие кустарники, шагать через упавшие, обросшие мохом стволы.
Лес обступил путника. Раздвинув кусты, Ветлугин прислушался.
Что-то странное творилось в лесу. Какие-то звуки неслись отовсюду. Треск сучьев, хруст, топот, рев… Словно бы ливень обрушился на чащу. Что это? Та-там!.. Та-там!.. Все громче, слышнее. Каждый удар болезненным эхом отдается в сердце. Ветлугин выглянул из-за дерева.
Готов был увидеть что угодно, вплоть до ископаемого ящера, пробирающегося на водопой, или сказочного великана, шагающего через кустарник с мачтовой сосной под мышкой.
Но он увидел совсем другое.
Он увидел людей. Люди гурьбой спускались с противоположного склона, одетые в какую-то диковинную одежду, сшитую, по-видимому, из оленьих шкур, снабженную монашескими капюшонами. Да, это выглядело бы как процессия монахов, если бы над головами не раскачивались копья.
Пугающий гул издавали не барабаны, а маленькие овальные бубны. Рокот их, ритмичный, зловеще монотонный, напоминал тяжелую поступь.
Издали невозможно было рассмотреть лиц, тем более что большинство их было затенено капюшонами. Ветлугин скорее угадал, чем увидел в них нечто жуткое, неприятное, отталкивающее.
Ему показалось, что все люди под капюшонами на одно лицо!..
Вереница людей в оленьих шкурах, спустившись со склона, скрылась за деревьями.
Что же делать? Раздумывать, колебаться нельзя. Решение надо принять немедленно!
До озера ему не дойти. А зима уже тут как тут. Зима догнала Ветлугина.
Единственный шанс на спасение в том, чтобы перезимовать в оазисе, в лесистой долине. Стало быть, сближение с ее обитателями неизбежно. И чем скорее оно произойдет, тем лучше!
Эх, была не была!..
Ветлугин возобновил спуск, перебегая от дерева к дереву, прячась за стволами. Неумолкающий рокот бубнов притягивал его, тащил за собой, как на привязи.
На дне котловины тускло блеснула река. Лучи солнца проникали сюда с трудом сквозь густые ветви. Поэтому здесь было очень сумрачно.
За стволами деревьев замелькали люди.
В голове процессии два человека с копьями вели голого ребенка.
На шее его была петля; концы веревки держали конвоиры.
Сердце Ветлугина сжалось.
У некоторых народов тундры так удушают оленей: набрасывают на шею петлю и с силой тянут ремень в разные стороны. Неужели же оленя заменили ребенком?..
Снова зарокотали примолкшие было бубны. Один из участников процессии, украшенный разноцветными развевающимися лентами, принялся скакать, кружиться перед толпой, оглашая лес протяжными завываниями. Конвоиры подтащили упиравшегося малыша к реке.
С замиранием сердца вглядывался Ветлугин в темную, почти черную гладь, ожидая, что вода пойдет кругами и со дна реки вынырнет безобразная, на непомерно длинной шее, покрытая ракушками и водорослями голова какого-нибудь чудовища.
Но водная поверхность по-прежнему оставалась неподвижной.
Толпа надвинулась на малыша, тесно сгрудилась вокруг него. Раздался жалобный детский плач.
Ветлугин поднялся в кустах во весь рост. Больше он не мог оставаться в бездействии. Забыл обо всем: о том, что собрался зимовать здесь и должен во что бы то ни стало поладить с жителями котловины, забыл о том, что болен, измучен, безоружен. Нечто более сильное, чем доводы рассудка, более сильное, чем инстинкт самосохранения, вдруг подняло его, распрямило, толкнуло вниз.
Он должен спасти ребенка!..
Ветлугин сбежал вниз, к реке.
К нему обернулись улыбающиеся лица. Да, люди улыбались… Но это была одинаковая у всех, неестественная, словно бы приклеенная улыбка. На берегу возникло смятение. Кто-то, взвизгнув, кинулся бежать, кто-то упал на четвереньки и проворно пополз в сторону. Тарахтя, покатился брошенный овальный бубен.
Все это Ветлугин видел уже боковым зрением. Он шел напролом к цели. Его долг — спасти малыша!
Никакого определенного плана не было. Надеялся на случай, на внезапный поворот событий.
Но, добежав до реки, он остановился. Что это? Погруженный до половины в воду, лежал перед ним обрубок дерева, нечто вроде игрушечного ваньки-встаньки, но сработанного наспех, кое-как. Уродец не имел ни рук, ни ног. Лицо его было обтесано, наверное, двумя-тремя небрежными взмахами топора, нос и глаза едва намечались. Зато рот обведен был чем-то ярко-красным, точно запачкан кровью, и растягивался в безобразной улыбке во всю ширь лица.
Ветлугина поразило, что на деревянной короткой шее уродца болталась петля,— видимо, та самая, которая минуту назад была наброшена на шею ребенка.