Страна воров на дороге в светлое будущее
Шрифт:
— Где? — спросил Руцкой.
— Ну есть, есть, — продолжил Саша, — есть и такие лозунги. Нормальные люди связывают парламент с «красными». Это только отпугивает здоровых и честных людей…
Руцкой молчал.
— Почему не отмежуетесь от них? — спросил я. — Анпилов обязательно выкинет что-нибудь такое, что погубит все ваше справедливое дело…
— Я вам скажу так, — сказал Руцкой. — Если бы не Анпилов и его люди, никто бы не пришел защищать Белый Дом…
Да, скорей всего, так бы и вышло.
Ну и что?
Даже если бы пришли всего две старухи, встали бы перед парламентом и сказали: «Нет!
Страх. Гены страха, внесенного еще Лениным в живой организм народа, шевелятся. Бездействуют, но не умерли. И, забегая вперед, скажу: то, что произошло 4 октября, вот этот осуществленный с восточной жестокостью расстрел парламента, расстрел женщин и детей на глазах у всего народа, вся эта варварская и даже бессмысленная в военном плане акция на самом деле была далеко не бесполезной. Она означала полную и безоговорочную победу режима — сразу, на всех фронтах. Разрывы танковых снарядов внутри здания произвели целый переворот в душе народа. 4 октября запомнится ему навсегда.
Нас пугают тем, что было бы, приди к власти ортодоксальные коммунисты. Я не знаю, что было бы. Я вижу — что есть. Что натворили коммунисты-перевертыши.
Более черного и грязного дела они уже не сотворят. Если говорить о моральном состоянии народа, то он оказался отброшенным на много лет назад — в самые жестокие годы реакции.
Люди увидели, как убивают людей. Всех, без разбора.
Ожил годами дремавший в людях страх.
Теперь с этим народом можно делать что угодно.
Но вернемся к тому нашему разговору с Руцким. Что бы сегодня ни говорили про него, лишенного возможности отвечать и оправдываться, не верьте. Руцкой никогда не был «красным». (Кстати, только что прочел в «Известиях» интервью с Андреем Козыревым. Руцкой признался ему: «Я ненавижу красно-коричневых!»)
Но в последние дни своей политической жизни он был с ними. Вернее, они были — с ним.
Главные события трагического воскресенья 3 октября прошли мимо меня.
Днем состоялся обстоятельный разговор с художником Михаилом Шемякиным.
— Я вчера был на Смоленке, — рассказывал Миша, — видел этот народ с металлическими палками и камнями… Слушай, страшные люди! — Подумал минуту: — И другие — страшные. Почему, почему здесь так много жулья? Нельзя узнать Москву…
Возвращаясь от Миши, я заехал на Смоленскую площадь. Мирно прогуливающийся народ с Арбата доходит до Смоленки, дивится на солдат с щитами, перегородивших выход на площадь. Идет обратно.
С чистым сердцем я поехал домой. Было два часа дня.
В 9 часов мне надо было быть на телевидении. Неделю назад звонили от Диброва, пригласили на передачу. Потом дней пять молчали, видимо, утрясали вопрос с начальством. В субботу снова звонок — все согласны. Днем в воскресенье позвонила ассистентка:
— Ждем вас в 9.
— Хорошо.
Без четверти девять подъезжаю к телецентру. На улице Королева — баррикада, не пропускают. Я повернул направо, объехал главный корпус с тыла. Опять — баррикада (дерево положено среди дороги). Двое пацанов.
— Ребята, пропустите, у меня передача.
— Какая передача? Там стреляют.
— Вы меня знаете?
— Знакомое лицо.
— Пропустите посмотреть!
— Ну, раз охота под пули, ставьте машину
Напоследок спрашиваю:
— А вы ребята, за кого?
— Мы… в общем, мы — против Ельцина…
Пацанам — лет по 14–15. Ни оружия, ни палок. Может, это и были — «боевики»?
Подошел к телецентру. В обоих зданиях погашен свет. Вот тебе и 45 минут прямого эфира! А я-то оттопырил губу.
Время от времени кто-то постреливает. Туда-сюда ездят бронетранспортеры. Зевак, однако, много. В основном мальчишки, но есть и люди постарше, и женщины. А рядом, прямо на мостовой — трупы.
Напротив главного входа в Останкино стоит будка, что-то типа аккумуляторной. Там, прячась от выстрелов, стоят человек тридцать. Перебежал туда. Опять — пацаны. Я тогда еще не знал о существовании «боевиков». Про них мне потом объяснили — с голубого экрана. Так вот, может быть, это были — «боевики»? Но ни оружия, ни палок, ни камней я у них не видел. И настроены они были отнюдь не агрессивно.
К ним подошел бомж:
— Пацаны, поджигайте автомобили! (Напротив главного входа стояли несколько машин сотрудников Останкино).
Один из пацанов громко ответил ему:
— А ты, дядя, оказывается, провокатор!
Ударили длинной трассирующей очередью.
Пули прошли в метре от нашего укрытия. Мол, отваливайте отсюда!
— Хватит геройствовать! — сказал я ребятам.
Мы перебежали к толпе зевак.
Потом, уже на следующий день, я перебрал в памяти тот эпизод, вспомнил эти трассирующие очереди и потом холодным покрылся. А если бы меня подстрелили? Газеты бы написали: «Погиб при штурме Останкино».
Конечно, я не могу считаться полноценным свидетелем. Насколько я понимаю, основные события произошли тремя часами раньше. Газеты описывают их как «яростный штурм».
Случилась настоящая трагедия. Погибли люди. Из-за уважения к памяти убитых мы должны знать правду. Кто нападал на телецентр? Сколько было нападавших? Кто защищал телецентр? Сколько? Ответов пока нет. А говорят разное. Говорят, что расстреливали длинными очередями безоружную толпу.
Через три недели после событий, когда в стране началась предвыборная кампания, власти ввели дозированную гласность. Телевидение все еще было глухо закрыто для правдивой информации, но в газетах, особенно малочитаемых, стали появляться какие-то крупицы правды. Так «Независимая газета» опубликовала рассказ Людмилы Суровой. Она и ее маленький сынишка оказались свидетелями всего происходившего в Останкино.
Людмила Сурова свидетельствует, что штурма телецентра вообще не было. Стояли огромные толпы народа, генерал Макашов выкрикивал в мегафон грубые хамские слова:
— Крысы, выходите! Крысы! Крысы!..
Кто-то из толпы бросил в окно второго этажа взрывпакет. Огромная вспышка, пламя… И тут же — «шквальный пулеметный огонь из второго и третьего этажей телецентра». По толпе — по людям. По женщинам и детям! По тем, кто пытался помочь раненым, по подъехавшей «скорой помощи».
(Людмила Сурова — дама; вряд ли она разбирается во взрывных устройствах. Сомнительно, что это был взрывпакет. Возможно, кто-то из оголтелых бросил в окно гранату. Если — так, то преступление совершено серьезное. Конечно, вовсе не значит, что после этого нужно было стрелять во всех подряд. — С.Г.).